Бентли Литтл
Шмель
Тринидад был еще жив, когда я его нашел. Едва-едва. Хулио сказал мне, что видел пикап реднека[1], который ехал по пустыне на север Кейв Крика. Машина мчалась во весь опор по старой грязной дороге, ведущей в Блади Бейсин. Хулио не относился к числу самых надежных певчих птичек[2], но на этот раз я ему поверил и решил разобраться.
Я нашел Тринидада в дренажной канаве, он лежал ничком. Его было нетрудно заметить. Канава тянулась параллельно дороге. Красная фланелевая рубашка койота[3] на фоне бледного песка напоминала сигнальный огонь. Я выпрыгнул из «Джипа» не заглушив мотор, и спустился вниз по стенке канавы. Реднек даже не пытался скрыть следы преступления и спрятать тело. Это навело меня на мысль, что он не собирался убивать койота, а только припугнуть, но Тринидад сильно пострадал. Его покрытое синяками лицо распухло, из носа, рта и ушей текла кровь. Судя по тому, что его руки и ноги торчали под неестественными углами, Тринидаду явно сломали много костей.
Я присел рядом с койотом. Его глаза были закрыты, он не открыл их, даже когда я назвал его по имени. Я коснулся рукой его окровавленной щеки, он застонал и попытался отстраниться.
− Ты в порядке? — спросил я.
− Шмель, − прошептал он с закрытыми глазами.
Он явно находился где-то далеко и нес бред, я проклял себя за то, что у меня не было «Си-би» рации в «Джипе». Кейв Крик находился в десяти минутах езды отсюда, а до ближайшей больницы в Скоттсдейле ехать около часа. В мемориальной больнице Феникса был вертолет, теоретически они могли бы прилететь и забрать его, но я не мог с ними связаться.
Я боялся двигать Тринидада, но оставить его так пугало даже больше. Так что я быстро взбежал по стенке канавы, открыл дверь багажника «Джипа», развернул там одеяло, и спустился обратно к телу койота. Тринидад оказался тяжелее, чем я думал, вообще в жизни люди гораздо тяжелее, чем в кино. Но адреналин придал мне сил, я смог тащить его в слегка согнутом положении. Я осторожно положил его на одеяла, у меня руки намокли от его горячей крови. Я закрыл дверь багажника.
− Не волнуйся, − сказал я. — Я тебя домой довезу.
Тринидад стонал в агонии.
− Шмель, − повторил он.
Когда мы приехали в Кейв Крик, бедняга уже умер.
Солнце взошло ровно в пять сорок пять. В шесть тридцать температура уже перевалила за девяносто[4]. Пока я пил свой кофе, телеведущий в утренних новостях сказал, что грядет «еще один великолепный день». Но тем, у кого не было кондиционеров в машинах и тем, кому придется работать не в прохладных офисах, это звучало как еще один срок в аду.
Я допил кофе и бегло просмотрел газету, не попала ли смерть Тринидада на последнюю страницу или в некролог. Ничего. Совсем. Полный ноль. Я не удивился. Место в аризонской газете всегда было занято людьми английского происхождения. Даже латиносы, добившиеся успеха, получали лишь пару строк. А смерть такого человека, как Тринидад, известного только в иммигрантском подполье, вообще не удостаивалась внимания.
Иногда я даже стыдился своей белой кожи.
Прошлой ночью я рассказал полиции все, что знал. Они все тщательно запротоколировали, но дело против реднека будет в лучшем случае слабым, ведь свидетельства основаны только на слухах людей, пользующихся дурной славой. Я знал, расследование смерти Тринидада попадет в папку «Особое расследование Феникса», с которой копы поработают два дня, особо никуда не выезжая, и поставят на ней штамп «нераскрыто». Все было бы совсем по-другому, будь Тринидад уважаемым белым, но это не так. Жара у многих отбивала охоту работать, особенно у полицейских.