Шлюхи-убийцы

(Парень смотрит на нее, прищурив глаза, старается выровнять дыхание и, по мере того как оно успокаивается, вероятно, решает: вдохнуть, выдохнуть, подумать, вдохнуть, выдохнуть, подумать…)

– И тогда, вместо того чтобы сказать: я не Макс, ты хочешь идти дальше со своей бандой, и меня охватывает паника, паника, насколько помню, похожая скорее на смех, чем на страх. Я иду за тобой, не ведая, как поступлю миг спустя, но тут ты и трое других останавливаетесь, поворачиваетесь и окидываете меня оценивающим взглядом, холодным взглядом, и я обращаюсь к тебе: Макс, нам надо поговорить, и ты отвечаешь, что ты не Макс, ты говоришь: у меня другое имя, в чем дело, ты хочешь посмеяться надо мной, ты спутала меня с кем-то или что, и тогда я говорю тебе: прости, ты ужасно похож на Макса, и еще говорю: я хочу потолковать с тобой, о чем, ну, о Максе, и тогда ты улыбаешься и окончательно останавливаешься, а твои товарищи удаляются и кричат тебе, как называется бар, где они будут ждать тебя перед отъездом домой, в свой город, ладно, не потеряюсь, отвечаешь ты, там и встретимся, и твои приятели уходят, делаясь все меньше и меньше, точно так же и стадион делается все меньше и меньше, а я уверенно веду мотоцикл, давлю на газ, Большой проспект в этот час почти пуст – только люди, которые идут со стадиона, а ты сидишь сзади, обхватив меня за талию, я спиной чувствую твое тело, которое прилипло ко мне, как моллюск к скале, и воздух на проспекте и вправду холоден и плотен, как волны, что качают моллюска, ты прижимаешься ко мне, Макс, доверчиво, словно угадывая, что море – это не только враждебная стихия, но еще и туннель времени ты обвиваешь руками мою талию, как недавно футболка обвивала твою шею, но на сей раз конгу отплясывает воздух, который мощным потоком всасывается в узкую трубу Большого проспекта, и ты смеешься или что-то говоришь, небось увидел среди людей, скользящих под деревьями, своих друзей, возможно, выкрикиваешь ругательства в адрес незнакомцев, ай, Макс, ты не говоришь ни до свидания, ни пока, ни до встречи, ты выкрикиваешь лозунги, что древнее крови, но уж точно не древнее скалы, к которой ты прилип, испытывая счастье от того, что чувствуешь волны, подводные течения ночи и уверен, что они не унесут тебя с собой.

(Парень бормочет что-то невнятное. Слюна течет у него по подбородку, кажется слюна, хотя, возможно, это пот. Дыхание его тем не менее выравнивается.) – И так вот, целые и невредимые, мы приехали в мой дом, покинув город. Ты снимаешь шлем, трогаешь свои яйца, кладешь руку мне на плечи. И в этом жесте таится неожиданная доля нежности и робости. Но глаза твои пока еще не стали ни такими нежными, ни такими робкими, как мне хотелось. Тебе нравится мой дом. Нравятся мои картины. Ты спрашиваешь про изображенные там фигуры. Принц и принцесса, отвечаю я. Они похожи на Католических королей,[1] говоришь ты.

Да, были минуты, когда мне тоже случалось так думать, Католические короли на краю своего королевства, Католические короли, что исподтишка наблюдают за собой же – в вечном испуге, в навеки застылой недвижности, но для меня, какой я бываю не меньше пятнадцати часов в сутки, это принц и принцесса, жених и невеста, те, что одолевают годы, те, что несут свои раны, несут стрелы в теле, те, что в пылу охоты теряют лошадей, и даже те, что никогда лошадей не имели и бегут себе куда глаза глядят, их толкает вперед глупая воля, которую кто-то величает добротой, а кто-то от природы данным добродушием, как будто природа может быть объективной, хорошей или плохой, дикой или прирученной, природа она и есть природа, Макс, не заблуждайся, и она всегда будет такой, то есть неизбежной тайной, и я веду речь вовсе не про пылающие леса, а про нейроны, сгорающие с правой и левой стороны мозга, который и сам тоже из века в век сгорает в пламени. Но ты, святая душа, находишь мой дом красивым и спрашиваешь, одна ли я здесь, а потом удивляешься моему смеху. Думаешь, не будь я одна, я привезла бы тебя к себе? Думаешь, не будь я одна, я рванула бы через весь город, проехала бы его из конца в конец на мотоцикле и привезла бы тебя с собой, как моллюска, прилепившегося к скале, в то время как голова моя (или ростр на носу корабля) рассекала время с единственной целью – довезти тебя целым и невредимым до этого убежища, где мы найдем настоящую скалу, что волшебным образом тянется вверх от своих корней и торчит над поверхностью воды? А вот и замечание практического свойства: думаешь, я прихватила бы с собой запасной шлем, чтобы он закрыл твое лицо от нескромных взглядов, если бы не задалась целью привезти тебя сюда, в мое полнейшее одиночество.

(Парень опускает голову, глаза его пробегают по стенам комнаты, замечая все до последней трещины. Дыхание вновь начинает течь как взбалмошная река – сдвиг во времени? – и брови намокают от пота, так что капли грозно повисают над глазами.)