Удастся ли ему заинтересовать авантюристов, съехавшихся сюда со всех концов света, идеей банка для золотоискателей? Удается. Банк Генри Шлимана, простую длинную комнату, где он одновременно и управляющий, и клерк, и слуга, и швейцар, и охранник, посещает все больше народу. Особенно после того, как разносится молва, что Шлиман честно взвешивает золото и честно платит. Да и говорить с ним почти каждый может на своем родном языке, не прибегая к услугам плутов переводчиков!
Правда, опыт достается ему дорогой ценой, и за многие уловки своих клиентов ему приходится расплачиваться из собственного кармана, пока он не перестает на них попадаться. Банк открыт с шести утра до десяти вечера. Здесь толпятся испанцы и итальянцы, немцы и русские, поляки и французы. Они хотят избавить себя от тревоги за найденное золото или обменять его на деньги.
Когда новое необычное начинание приносит первый успех, Шлимана подкашивает лихорадка, столь распространенная в болотистой долине Сакраменто, да к тому же еще и тиф. Если он сляжет, то все созданное им пойдет насмарку. Пока он выздоровеет, другие пожнут то, что он посеял. Значит, ему нельзя болеть, тем паче что у него нет ни заместителя, ни помощника, на которого можно положиться. Он велит поставить кровать в единственную комнату своего банка, глотает хинин, как другие глотают сахар, почти ничего не ест и не пьет. С трудом добираясь от постели к столу, он отпускает клиентов и опять ложится. И так продолжается много дней подряд, пока стальная воля не одерживает победы над недугом тела. Так же он побеждает и второй приступ, но это уже настойчивый сигнал о том, что природу хотя и можно одолеть, однако не считаться с ее законами нельзя. Для Шлимана сейчас важнее другое: в верховьях Сакраменто открыты новые золотоносные участки. Он боится, что увеличение добычи приведет к падению стоимости золота.
Шлиман ликвидирует банк и подводит итоги. Пятьдесят тысяч талеров, с которыми он в феврале 1850 года приехал в Америку, превратились за один год в его тысяч. Ему не приходит и в голову, что такая высокая прибыль, необычная даже для Америки тех лет, предосудительна в моральном отношении и с какой-либо стороны уязвима.
В обратный путь он отправляется не только с удвоенным капиталом. В газетах было объявлено, что Калифорния решением конгресса преобразована в самостоятельный штат. И в связи с этим каждый, кто 4 июля 1850 года находился в Калифорнии, автоматически становится гражданином Североамериканских Соединенных Штатов. Уроженцу Мекленбурга, ставшему в Голландии коммерсантом, нажившему состояние в России и удвоившему капитал в Америке, человеку, который и в Лондоне и в Париже чувствует себя как дома, это, по сути дела, безразлично. Но как знать, думает он, может, это когда-нибудь ему и пригодится.
Глава третья. Качели
С ним состязаться не мог бы тогда ни единый из смертных...
«Илиада», III. 223
Это становится обычным: корабль опять попадает в бурю. Шлиман, вцепившись в поручни, радуется неистовству стихии. Вокруг вздымаются огромные, зеленые, как стекло, пенящиеся валы и швыряют пароход с волны на волну. Вот он взлетел вверх, а в следующее мгновение уже стремглав летит в зияющую бездну.
Шлиман вдруг вспоминает детство: однажды у озера были устроены качели. Со смешанным чувством любопытства и страха он отважился забраться на них и, необычно возбужденный, то летел в небо, то вниз к земле.
Теперь корабль напомнил ему мальчика на качелях. Или жизнь вообще сплошь взлеты и падения, вверх-вниз, вверх-вниз, как на качелях?
Когда он вернулся в Петербург, безмятежный покой, царивший в его фирме, привел его в бешенство. Окружающие в первый же день почувствовали: Шлиман опять тут. Опять носится он, как вихрь, по дому и по складу, по пристаням и конторам. Длительное путешествие породило уйму замыслов и планов, пребывание за океаном помогло завязать множество новых связей, а американский опыт помог усовершенствовать применявшиеся им методы. За несколько недель перестроив всю свою торговлю на новый лад, Шлиман с такой же страстью принимается и за устройство личных дел. Прежде всего он упорядочивает денежную помощь родственникам, которую начал оказывать, будучи в Амстердаме. До сих пор эта помощь была очень щедрой, но поступала нерегулярно. Теперь oh устанавливает постоянные пенсии. Никто не посмеет сказать, что какой-либо его, могущественного Шли май а из Санкт-Петербурга, родственник или друг детства терпит нужду! Однажды, когда он сам нуждался, его очень больно ранили высокомерие и бестактность человека, оказавшего ему помощь. Поэтому теперь, считая, что каждый, кому он помогает, может быть так же щепетилен, он делает это самым тактичным образом.