Шлиман. "Мечта о Трое"

— Возможно, Гладстон делает это и не ради собственного удовольствия или, скажем, тщеславия. Меня, конечно, не это заставило заняться политикой. Может, мне удастся показать вам это на простом примере. Я стал врачом не ради громкого звания или хорошего заработка, а ради того, чтобы помогать моим больным собратьям. Но больным может быть не только отдельный человек, но и весь народ. Чтобы распознать и исцелить недуги народа, я на склоне лет и стал, почти помимо волн, политиком. Возьмите туберкулез. Почему он получил такое широкое распространение? Да потому, что люди плохо живут. А почему они плохо живут? Потому, что политика никуда не годится. О, я бы мог вам привести десятки примеров, назвать симптомы болезни...

— Спасибо, не нужно. Для этого я слишком плохо знаю положение дел в Германии. Вам ведь известно, какие отношения сложились у меня с моим отечеством. Ученую степень я мог получить в Париже или Лондоне, но я сделал это в Ростоке, потому что это моя родина и я тогда еще считал себя немцем и хотел поднести в дар Германии плоды своего труда. А что из этого вышло?

Я предложил шверинскому герцогу для его музея копию найденного мною метопа с изображением Гелиоса — он даже не удостоил меня ответа. Хотел подарить городу Мюнхену музей — мне даже не ответили. Послал Ростокскому университету мою книгу — меня даже не уведомили о ее получении. Я хотел печататься в немецких газетах и научных журналах — мне даже не возвратили моих статей. Но все это мелочи. Главное вы знаете не хуже меня. Где меня, начиная с первых раскопок Трои, больше всего обливали грязью? Всегда в Германии! Нигде, даже в Афинах, меня из зависти так не оплевывали и не изничтожали, как в Германии. Там на мне не оставили и живого места!

Шлиман, охваченный волнением, замолчал и вытер пот с лица.

— Я, дорогой друг, тоже из Германии, — несколько помедлив, отвечает Внрхов, он говорит совсем тихо, словно разговаривает с тяжелобольным.— И даже немецкий профессор. Разумеется, я не намерен брать под защиту тех немецких профессоров и филологов, на которых одно имя Шлиман действует, как красная ткань на быка, и которые набрасываются на вас независимо оттого, что вы находите или говорите. Но попытайтесь-ка побыть в их шкуре. Возьмем, к примеру, ваше прошлое и представим себе, что в Петербурге вдруг появился у вас конкурент, который бы понимал в индиго, растительном масле или чае больше, чем вы, и уводил бы у вас из-под носа каждую выгодную сделку. Как бы вы реагировали? Радовались бы? Едва ли. Вы бы изо всех сил старались избавиться от него. Не правда ли?

— Да, но не прибегая к бесчестным приемам! Я бы прежде всего выяснил, в чем он меня превосходит, и до тех пор работал бы над собой, пока не преодолел бы своих недостатков и не взял бы над ним верх.

— Такого самопознания и такой самокритики можно, вероятно, требовать от людей, подобных Шлиману, но не от каждого среднего ученого. Псы, грызущиеся нз-за кости, иногда кажутся мирными голубками по сравнению с нашими учеными господами. Представьте себя на их месте: всю жизнь сидят они за своими письменными столами и кропают статейки о своих находочках. А тут вдруг является какой-то человек, о котором прежде никто не слышал, не имеющий даже университетского образования, и заявляет, будто все, что они делали, ерунда! Он не корпит за письменным столом, а живет среди оборванных, грязных, безграмотных людей, дает заедать себя блохам и клопам, роется в земле, словно поденщик, и, сидя в своей яме, опрокидывает всю чистую науку! Он утверждает, будто события и люди, издавна считающиеся плодом воображения поэта, который-то и сам плод воображения, были подлинной реальностью! Нет, дорогой друг, вам, ей-богу, не следует надеяться, что книжный червь бросится к вам навстречу с лавровым венком! Но имейте терпение. Истина всегда пробивает себе дорогу, и я ни секунды не сомневаюсь, что через несколько десятилетий имя Шлимана будет вписано золотыми буквами и в анналы немецкой науки, не сомневаюсь, что с вашего выступления начнут датировать новую эпоху в археологии. Вы должны быть терпеливы.

— Быть терпеливым, говорите вы? Я так много уже терпел, и этого все еще мало?

Вирхов чуть качает головой и прячет в бороде улыбку.