Шкура

Мне не нравится спорить с людьми, не понимающими предмета спора или не умеющими рассуждать, или с теми, кто постоянно искажает факты и понятия. Как и с хулителями, недобросовестными в высказываниях, желающими казаться рассудительными, но без достаточной глубины. Но Вам, с такой любезностью отнесшемуся к некоторым эпизодам моей книги «Шкура» и к небывалому объявленному мне «моральному остракизму», почему я не могу учтиво высказать, в чем именно я не согласен с Вашим мнением?

В вопросе о моей книге я не вижу никакого морального аспекта. Что же, мы должны вернуться на сотни лет назад и приняться вновь дискутировать об искусстве, морали и так далее? Мораль, политика, вероятность – все это не имеет ничего общего с искусством, даже любовь к родине, если кому-то случится отрицать ее присутствие в моей книге. Оставим в стороне вопрос о Неаполе, по вкусу неаполитанцам моя книга как таковая или нет. Мне не кажется, что может найтись хоть одна написанная чужаком книга, которая могла бы понравиться жителям этого города. Даже если бы я написал книгу, полную чрезмерных и неискренних похвал в адрес неаполитанцев, она все равно не пришлась бы им по вкусу, как написанная чужим человеком. Словом, нравится книга или нет, это не то, что меня интересует. И не может интересовать. Что заставляет меня спорить с Вами, повторяю, с Вами, а не с остальными, это только один вопрос: искусство моя книга или нет. Вы говорите – нет, я не говорю ничего. Такие дискуссии могут интересовать критиков, но не меня, поскольку я – автор книги. Я считал, что создал нечто, относящееся к искусству, мои намерения, следственно, были честны и чисты. Удалось ли мне это? Судя по отзывам зарубежной критики, по которым судить, конечно, значительно трудней, чем по отзывам критики итальянской, думаю, что да. И суждение итальянской публики склоняется к тому, что это – «искусство». Но вы, вместе с Кайуми и Эмилио Чекки, – иного мнения. Но с Кайуми у нас имеются личные счеты по одному делу, он сектант и его мнение, о ком бы он ни судил, о Прусте, Жиде или обо мне, отражает это. Что касается Чекки, который в жизни своей всегда был человеком очень осмотрительным, чем и испортил свой ум, как я испортил свой неосмотрительностью, он мне советует…

III

On me reproche d’avoir d'edi'e mon livre La peau aux soldats am'ericains «morts inutilement pour la libert'e de l’Europe». C’est le mot «inutile» qui frappe les critiques. On n’est plus accoutum'e au mot «inutile», au mot «inutilit'e», `a leur signification, qui me para^it admirable. Tout, dans le si`ecle, est utile, n'ecessaire, avntageux, profitable etc. Le contraste entre le mot «utile» et le mot «n'ecessaire» me para^it beaucoup moins important que du templs de Voltaire, qui disait des J'esuites: «Pour que les J'esuites soient utiles, il faut les emp^echer d’^etre n'ecessaires». On pourrait renverser la phrase: elle irait parfaitement au si`ecle. Mon cher et d'etestable et parfois ridicule Ren'e connaissait le mot «inutile», m^eme dans le sens o`u je l’ai attribu'e aux soldats am'ericains. Ne dit-il pas, de la mort du chevalier de La Baronnais, tomb'e devant Thionville: «Inutile et noble victime d’une cause perdue»? De nos jours, m^eme en France, tout est utile, voire m^eme n'ecessaire. Quand le peuple francais se rendra compte qu’il n’est plus utile en Europe, qu’il est inutile, alors il redeviendra n'ecessaire[370].

IV

Mon 'editeur am'ericain, Dutton, de New York, me telegraphie demandant les droits en langue anglaise «of your wonderful La peau» dont il a les chapitres publi'es par Carrefour. Ce mot «wonderful» me redonne confance en mon travail, dans la bouche d’un 'editeur. Quand je travaille, je suis `a la merci de tout. La moindre chose m’abat, m’enl`eve toute confance. Je tremble, si quelque nouvelle lue dans un journal m’ennuye. Pour toute la journ'ee je ne suis plus capable de travailler. Une lettre suffit, un mot, une ligne de journal. Cette sensibilit'e `a l’'egard de l’ext'ereur est pourtant toute ma force. Que je suis loin de ressembler au personnage que l’on fait de moi en France! On ignore tout de moi, et pourtant on dit et on 'ecrit de moi les choses les plus invraisemblables. Je me demande parfois si mon succ`es n’est pas dans l’id'ee fausse que le public se fait de moi. Est-ce qu’un se fait les m^emes fausses id'ees sur Montherlant, sur Cocteau, sur Giono? Je me le demande. Et quelle id'ee se fait-on, au juste, de moi? On me prend pour un collaborateur, un ami des Allemands, un farouche fasciste, un nazi. Quelle id'ee! Je ne puis que rire de cela, et les Italiens riraient aussi, s’ils le savaient. Je ne suis ni un h'eros, ni un martyr: je ne fais pas de politique. Touts mes avatars sont des avatars litt'eraires. J’ai 'et'e mis en prison pour des raisons litt'eraires, non pas politique. On veut faire de moi un personnage politique, et naturellement cela ne cadre pas avec moi, et les gens n’y comprennent plus rien[371].