Школьники

Нет, у нас иногда странные правила, в нашей школе, т. е. у ребят. Ну почему нельзя сказать Ваничка или Ленечка? Что от этого станет? Будто Ванька или Ленька лучше? А вот они (ребята) считают, что лучше.

Теперь мне досадно и жалко маму, и в голове — буза. А тут мне надо подумать о том, что у нас сегодня случилось.

Мы приготовили дома письменную работу по русскому языку. Марья Петровна собирала тетради. Мы все вытаскиваем свои и отдаем ей. Вдруг Хаим Рейзин начинает тихонько плакать, и Марья Петровна подошла к нему, берет его тетрадку. Смотрит, и вдруг стала красная, красная от злости.

— Кто это сделал? Сейчас же скажите! — сердито закричала она и показала нам тетрадку.

Листки, на которых была написана работа, изрезаны полосками; часть полосок совсем вырвана, а на других густо нарисованы кукиши.

Хаим Рейзин, когда Марья Петровна взяла в руки его тетрадку, стал плакать еще сильнее.

— Скажите, кто это сделал? — спросила еще раз Марья Петровна, и смотрела так сердито.

Я стал смотреть на Бранда, потому что у меня мелькнула мысль, что это сделал он. Он сидел и с таким видом, что, дескать, его это совсем не касается, чертил что-то на своей тетрадке.

Рейзин поплакал, Марья Петровна его успокоила, и тем дело кончилось. Но и я да и другие ребята думают, что это сделал Бранд.

На переменке мы стали говорить об этом. Я отозвал Иванова и тихонько спросил его:

— Что ты об этом думаешь?

Иванов внимательно посмотрел на меня своими смеющимися глазами (у него глаза всегда будто смеются) и сказал: "То же, что и ты". В это время к нам подошли Саша и Витя и мы вчетвером решили следить за Брандом. Вот пацан. Какую он гадость сделал. Теперь, когда я написал все это, я чувствую, как трудно мне разобраться во всех этих делах. Как быть с мамой и как быть дальше с Рейзиным?

8 октября.

Сегодня мы шли из школы втроем — я, Саша и Иванов. В последнее время мы только и говорим о Рейзине и Бранде. Да и все ребята интересуются этой историей. У нас еще не бывало, чтобы еврея или там армянина или кого изводить. Потому все так и интересуются.

— Как ты думаешь, почему взялся Бранд извести Рейзина? — спросил Саша.

— Ну конечно потому, что он еврей, — ответил я. — Он бы хотел извести, например, Витю, но Витя даст ему сто очков вперед, поэтому он взялся за Рейзина.

— Да, кстати, — сказал Иванов. — Я узнавал о его родителях. Если хотите я вам расскажу.

— Валяй, — сказал Саша.

— Только на это уйдет с полчаса, а нам скоро расставаться. Давайте, посидим здесь.

Мы проходили в это время через городской сад. С деревьев осыпались листья, и было очень красиво. Мы охотно согласились.

Мы присели на скамеечке, и вот что рассказал нам Иванов о жизни Бранда.

— У нас в отряде, — начал Иванов, — есть один, Фокин. Он учится в другой школе. Он живет в одном дворе с Брандом. Я у него расспросил, и он даже повел меня к себе, и я видел одну сцену.

— Так вот, отец Бранда — рабочий-печатник. Он работает в типографии. Он не партийный, но сознательный, и ни за что не позволил бы Бранду быть таким хулиганом. Но он много занят и редко бывает дома. А дома Бранд с матерью. Мать у него злющая-презлющая. Она толстая, здоровенная и страшно громко кричит. Я сам слышал. А Фокин говорит, что она целые дни ругается то с соседками, то с сыном. Когда я сидел у Фокина, она ругалась с соседкой еврейкой и кричала: "Вас, жидов, надо было давно уничтожить". И каждую минуту — жиды, жиды…

А наш Бранд тоже выскочил и давай на помощь матери тоже ругать соседку всякими словами.

Вообще Фокин рассказывает, что у Брандов целый день визг и шум. Мать кричит ему и его сестре: — "чтоб вас холера задушила, чтоб вас чорт забрал". И Бранд ей говорит дерзости. И только, когда приходит отец, у них тихо.

— Вот как у них, — добавил Иванов, когда кончил свой разсказ. — Если он не угомонится, придется исключить его из отряда.

— Подумаешь, — горе ему большое, — сказал Витя. — Если он такой хулиган, ему все равно, в отряде он или нет.

— А я думаю, что с ним надо поговорить. Ведь если у него такая мать, значит он не так виноват, — вступился Саша.

— Хе… говорить, — воскликнул Витя. — Очень он вас послушает.

Мы еще долго говорили об этом, потом я простился с ребятами и пошел домой. Когда я вспоминал рассказ Иванова о Бранде и его матери, мне делалось стыдно и еще больше жалко маму.

Дело в том, что после той истории, хотя мама со мной и разговаривает, но обида у нее не прошла. Я это хорошо замечаю, хотя делаю вид, что уже забыл обо всем. Со мной заговорил об этом отец.

— Видишь ли, — сказал он, — у вас, ребят, неправильный взгляд на это. Ну неужели по-твоему лучше, когда мать называет своего сына Колька, Ленька? Груба с ним, кричит на него?

Отец всегда спросит так и таким голосом, что уже и не знаешь, что ему отвечать. Я почувствовал, что он припер меня к стенке, и сказал:

— Но не при мальчиках.

— Ну что же при мальчиках!.. Значит мать, когда шла к тебе и промокала вся под дождем, должна была, как школьница урок, повторять всю дорогу: "Не Ленечка, а Ленька"… Ведь она могла и забыть. Как ты думаешь? — уже сердитым голосом закончил отец.