Шиворот-навыворот. Глеб и Ванька

— Прямо на улице? Нет уж, побудешь бабулькой, пока до моего дома не доковыляешь. Это за все твои издевательства надо мной. И вообще, что тебе не нравится? Зачетная бабулька получилась, просто персик, — Пашка сложил пальцы щепоткой и чмокнул губами. — Моя, кстати, родная прабабушка.

Глава 17. Ну, давай, крути педали — жизнь продолжается…

Только в середине ноября город вернулся к нормальной жизни — открылись магазины, потянулся дым из заводских труб, заработал в привычном ритме городской транспорт. Один за другим потянулись унылые рабочие дни. Темнело по вечерам все раньше, утром солнце вставало все позже, и снег уже пару раз припорашивал черную землю — подступала зима.

Генератор внешности работал без сбоев, надо было лишь вовремя менять батарейки и не забывать, выходя из дома, цеплять на себя новую личину. Глеб в Пашкином обличье жил дома у друга уже вторую неделю. А Гном жил у Гордеевых. Каждое утро перед школой он заходил за другом и приносил новости из дома. Открывая дверь, Глеб никогда не знал, кого увидит, потому что Пашка вовсю использовал возможности вирткостюма и веселился от души. В понедельник за дверью стоял бритый качок в камуфляже. Глеб даже струхнул немного, но потом заметил за спиной громилы свой рюкзак. Во вторник пришел худой усатый мужчина, подозрительно напоминавший почтальона Печкина из мультфильма. В среду был рыжий очкастый толстяк, в четверг — прыщавый парень из параллельного класса, в пятницу — дворник-гастарбайтер в синем рабочем комбинезоне и куртке.

Глеб вздыхал, цеплял на себя первый попавшийся виртуальный образ и странная пара направлялась в сторону школы. Там они забегали за мастерские, возвращали себе нормальный вид и шли на уроки. Только в школе в течение нескольких часов Глеб мог побыть самим собой. После уроков операция проделывалась в обратном порядке. Пашкин план, как ни странно, работал. За последние десять дней ни один «черный костюм» их не побеспокоил. Похоже, что никто вообще не обратил внимания на все эти манипуляции: ни родители, ни одноклассники. Даже учителя ничего такого не заметили. Гном продолжал читать, причем скорость «проглатывания» книг постоянно увеличивалась. Благо у Гордеевых была собрана весьма неплохая домашняя библиотека. То ли оказали влияние прочитанные книжки, то ли еще что, но Пашка неожиданно стал проявлять активность на уроках. Тянул руку, исправно делал домашние задания и даже контрольные решал теперь сам.

Поначалу от этого карнавала у Глеба голова шла кругом. А потом ничего, втянулся. Быть кем-то другим оказалось интересно, точно в шпионском боевике. Но ощущение было такое, что его собственную жизнь поставили на паузу.

В пятницу на большой перемене друзья, как обычно, собирались в столовую, но Глеба задержала «англичанка», и Пашка унесся без него. Глеб помог учительнице убрать пособия на верхнюю полку шкафа и бросился догонять друга. На первом этаже он услышал странные звуки, доносящиеся из маленького закутка под лестницей. Там будто плакал кто-то, жалобно и полузадушено. Еще слышались неразборчивые голоса и взрывы смеха. Месяц назад он спокойно прошел бы мимо — не стоит лезть не в свое дело — но сейчас приглушенный писк-плач неожиданно вызвал ассоциации с котенком, которого он превратил в кляксу. В груди екнуло, и Глеб повернул назад.

Картина, открывшаяся его глазам в крохотном подлестничном пространстве, была вполне привычной. Четверо парней из их класса издевались над Гришей. Вообще-то, его звали Костя. Костя Григорьев. Но по имени этого мальчика с первого класса не звал никто, кроме учителей. Такой аутсайдер есть, наверное, в каждом классе. Да вообще, в любом детском коллективе. Нелепый, трусливый, не умеющий постоять за себя. Но Гриша был как-то особенно, исключительно ничтожен. Его травили все, включая, кажется, и первоклашек. Глеб не раз наблюдал, как забившийся в угол Гриша испуганно съеживается и кривит лицо, окруженный стайкой малышни.

В общем, ничего особенного не происходило в тот день под лестницей, и Глеб равнодушно отвернулся — нужно спешить, чтобы успеть поесть до конца перемены. За спиной раздался совсем уж какой-то нечеловеческий вой. Вздрогнув, Глеб невольно посмотрел туда. Двое — Мазуров и Лялин, бывшие Юфины прихвостни — держали согнутого Гришу, выворачивали руки, заставляя его склоняться лицом почти до пола. Паньшин — высокий парень с лицом капризного ангела, любимец всех девчонок в параллели — совал плачущему и извивающемуся мальчику под нос грязную, густо заляпанную чем-то кроссовку.

— Давай! — скучающим тоном вещал он. — Облизал — и дело с концом! Сам себя задерживаешь, урод. Не могу же я в таких башмаках на урок явиться. Давай-давай, работай!