Шишкин и Пушкин

Но вернемся ко входу, где стояла суровая Завчиха с металлической линейкой и двумя комсомолками по бокам. Они мерили волосы. Почему-то все мальчики нашей школы, кроме старшеклассников, могли отращивать волосы не длиннее 5 миллиметров. Это касалось любой точки головы, кроме чуба.

Входная дверь хлопала, обдавая грозный заслон морозным паром, и комсомолки хватали очередную жертву. Завчиха производила замеры, и жертву либо миловали, либо отправляли домой стричься. Амнистий не было.

И тут входим мы с Генкой. Комсомолки хищно зафиксировали нас, хотя Генка и пытался скрыться в тумане. И ему было чего бояться. Мои волосы были на грани, а вот Шишкин попал. Он преступил запрет на 3 миллиметра!

«Ученик! Как фамилия?» – хотя Завчиха прекрасно знала Генкину фамилию.

«Шишкин!» – пискнул Шишкин, с мольбой и страхом глядя по сторонам.

«Ученик Шишкин, твои волосы почти достигли сантиметра! – сказала она таким тоном, что стало ясно: после сантиметра – только расстрел.

«Марш домой!»

И Генку выставили за дверь.

Перед вторым уроком дежурные выгнали всех учеников в коридор и открыли форточки, чтобы проветрить класс. Наконец раздался звонок, и мы гурьбой влетели в свежее помещение. Все парты были пусты, и только за одной сидел Шишкин в шапке. Ученики торопились занять свои места, и лишь Ромка Муха спросил у Генки, почему тот сидит в шапке.

«Не твое дело, очкарик!» – огрызнулся Генка.

Я торопливо уселся рядом с ним и, покосившись на шапку, спросил, как он, ничего? Генка не глядя буркнул, что нормально, и тут вошла наша математичка, Антонина Харлампиевна. Все встали, и она взмахом показала – садитесь. Повернувшись к доске, она стала развешивать методические пособия, но вдруг повернулась и спросила:

«Шишкин, а ты почему в шапке?»

Генка встал и молча продолжал смотреть прямо перед собой. Антонина была женщиной доброй и понимала душу ученика. Она подошла к нашей парте и наклонилась к нему:

«Ну, мне-то ты можешь сказать, на ушко?»

Генка, в глазах которого стояли слезы, жарко зашептал что-то в ухо математичке, а потом сел. Антонина стояла закусив губу. Потом спросила:

«А можно мне посмотреть? Я тихонечко!»

Она чуть приподняла шапку и заглянула так, чтобы никто в классе не видел. А потом, пряча лукавую улыбку, потрепала Шишкина по плечу.

«Ну, это ничего страшного, – объявила она. – Тут у Гены небольшая ранка. Но шапку лучше все-таки снять».

И учительница мягко, но настойчиво стянула шапку, и Генка, опустив голову, прикрыл уши ладонями. Голова его была обрита под яйцо, лишь на глаза спадала густая рыжая челка. Но Генка был не так прост, потому что на макушке у него красовался большой белый крест. От уха до уха и от челки и почти до шеи были наклеены полосы лейкопластыря. Они перекрещивались на самом темени, как мишень, и Генка стал похож на гостя из будущего.

На большую перемену он вышел, почти успокоившись. Но он не учел бдительности старой Завчихи. Она выловила его, как краб креветку, из общей беготни и, держа клешней за плечо, поставила перед собой.

«Это что еще за крестоносец? Шишкин, ты без фокусов совсем не можешь? Снять сейчас же!» – и, не дожидаясь, она резким движением сдернула крест.

Генка только охнуть успел. Это была катастрофа. Под лейкопластырем ничего не было! Я стоял рядом с Генкой и ничего не мог поделать.

Клешня отпустила плечо, и я только кое-как успел догнать плачущего Шишкина. Мы ворвались в туалет, и Генка сквозь слезы сказал:

«Надо идти в медпункт. Отвлеки врачиху, а я клейкопластырь стяну!»

Я не мог понять, к чему такие истерики: ну состригли волосы, даже под челку, ну и что? Новые отрастут, даже лучше будут. Но Генка не успокоился:

«Пойдешь? Не струсишь?»

Пришлось согласиться. Мы удачно разыграли врачиху, Шишкин свистнул рулончик лейкопластыря, и мы вернулись в туалет.