Прошла уже неделя со дня их приезда в Дивноречье, а главная задача – уничтожение бесовской деревни – все еще не была выполнена. Пока разобранные на отдельные бревна деревенские дома кучами лежали вдоль забора музейного комплекса, сжигать их в таком виде было слишком рискованно: пожар мог в мгновение ока охватить все постройки «Старины славянской». Поэтому Илья и Роман отложили воплощение своего плана на последний день перед тем, как в деревню откроют доступ для посетителей, когда дома будут собраны и установлены на отведенной для них площадке. Конечно, все равно оставался риск, что огонь распространится на другие объекты, но, по мнению Ильи, он был минимален. Во-первых, Шишу окружали просторные газоны, на которых нечему было гореть. Во-вторых, Илья и Роман собирались запалить дома под утро, и если искры разлетятся далеко за пределы пожарища, то охранники, которые беспробудно спят всю ночь (за неделю наблюдений это выяснилось), заметят возгорание на утреннем обходе. К тому времени от Шиши останутся лишь тлеющие головешки (сгорит она быстро, уж Илья об этом позаботится!), а музейный комплекс не успеет серьезно пострадать.
Все должно получиться. Беспокойство вызывали лишь обрядовые куклы из сена, которых рабочие привезли вместе с избами, потому что обнаружили кукол внутри одной из этих изб. Похожие на огородные пугала, они стояли там, обращенные пустыми безглазыми лицами к входной двери, словно хозяева, поджидающие гостей. В этих кульках с сеном не было никакой исторической ценности, их возраст, судя по относительно современной одежде, которая была на них надета, не превышал пяти-семи лет. Это, кстати, показалось всем очень странным. Хотели даже вызвать полицию, заподозрив, что куклы изготовлены какими-нибудь сектантами для проведения обряда с жертвоприношениями, но все же передумали обращаться к правоохранительным органам, опасаясь, что расследование может осложнить работу музейного комплекса, а кукол, как и найденную деревню, скорее всего, вообще конфискуют в качестве «вещдоков».
Вначале работники «Старины…» собирались переодеть кукол в русские народные костюмы и вернуть их в избы, но, к счастью, отказались от этой идеи. Никто к этим куклам прикасаться не захотел, и неспроста: наметанным глазом Марьянов сразу определил, что кукол использовали в ритуалах для «перекидывания бесов» – так он называл процесс перемещения беса из одержимого человека в обрядовую куклу. И, по мнению «мага», эти бесы все еще находились в тех куклах. Марьянов, по его собственному утверждению, обнаруживал бесов с первого взгляда, где бы те ни находились – в людях, в животных, в предметах. Илья относился к этому с некоторым сомнением, потому что сам никогда и нигде бесов не замечал. «Маг» объяснял, что бесы показываются не всем, без особых способностей беса невозможно распознать даже в собственном теле, не говоря уже о чужом. Наставница Марьянова, которую тот почему-то называл Демоницей, якобы разглядела в нем такие способности и помогла ему раскрыть их. На вопрос Ильи, почему его наставница демоница, «маг» ответил, что это творческий псевдоним одной очень популярной женщины-экстрасенса, которая усмиряет демонов крайне опасным способом: позволяет им вселиться в себя. В теле наставницы все время томилась какая-нибудь демоническая сущность, подлежащая уничтожению на энергетическом уровне. Такая практика не могла не сказаться на внешности наставницы и наделила ее нечеловеческими способностями: огромной силой, обжигающим взглядом, хищной красотой. Она могла внезапно заговорить низким утробным голосом или разразиться гомерическим хохотом, от которого сам Сатана побледнел бы от зависти, знала язык бесов и демонов и порой начинала выкрикивать непонятные слова, а иногда падала и принималась кататься по полу с жутким воем и натужными выдохами, будто что-то рвалось из нее наружу, – наверное, в такие моменты усмиряемый ею бес брал верх, но длилось это недолго, не дольше пяти-шести секунд, и случалось крайне редко: за все время общения Марьянов видел Демоницу в таком состоянии всего лишь дважды, а обычно она удерживала бесов внутри под строгим контролем.