Широкое течение

Парторг сел в другое кресло и проговорил:

— Уехала Таня, Антон.

— Куда?

— На юг.

— Когда?

— Неделю назад.

— С кем? Одна?

— С Иваном Матвеевичем. Получили путевки и уехали.

В глазах пария отразился ужас:

— Она вышла замуж?

Алексей Кузьмич кивнул в сторону жены:

— Об этом спрашивай ее. Она больше моего знает.

Антон придвинулся к женщине:

— Скажите, зачем она это сделала?

Елизавета Дмитриевна отложила на стол шитье, строго выпрямилась:

— Вы так грозно спрашиваете, будто сделала это я сама — взяла и уехала на курорт.

Антон молча, ожидающе и просяще смотрел на нее, судорожно теребя пальцами маленькую перламутровую пуговицу рубашки.

— Таня для меня родной человек, вроде сестры… Я хочу, чтобы она была счастлива… Она доверчива, как ребенок… Вы не любите ее — сознайтесь?.. — Елизавета Дмитриевна помолчала как бы в затруднении, потом прибавила. — Каюсь, я все время советовала ей выходить замуж за Ивана Матвеевича: человек он верный, положительный, самостоятельный, его чувство к ней устоялось, с ним ей будет жить легче, чем… с кем-нибудь другим…

От ее рассудительных слов на него повеяло стужей, он зажмурился и с ужасающей ясностью увидел себя несчастным на всю жизнь: совместное, рука об руку, шествие по неизведанным тропам радостей и невзгод лишь призрак, сон, — проснулся, и все разрушилось.

— Вы молодой, — шелестел вблизи голос женщины, смягченный участливой нежностью, — у вас все впереди… девушек много… встретите, полюбите…

— Зачем вы меня утешаете? Как вы можете после всего, что случилось! Вы спросили меня — люблю я ее или нет, чтобы советовать? Сестра называется!.. — Парень растерянно, беспомощно оглянулся, точно ища что-то, прошептал: — Что же это, Алексей Кузьмич?.. Я не знаю, как я буду жить без нее… честное слово… — опустился в кресло, уронил голову, усмехнулся горько и произнес: — Послушала… А обещала ждать… И я поверил!.. Что же делать, Алексей Кузьмич?

Фирсонов пожал плечами, отошел к окну и затянулся дымом трубки:

— Не знаю. Дай подумать.

Антон встал и молча побрел к выходу.

6

Все лето прибой омывал Черноморское побережье как бы с двух сторон: с юга набегали, перебирая гальку, морские волны, с севера же шумно накатывались волны людские. Одна партия коричневых, прокаленных людей уезжала, на их место прибывали другие, жадные до солнца, до соленой морской воды.

Вдоль всего побережья, на живописных холмах, красовались дворцы, выступая из зеленой, пышно взбитой пены южных растений. По утрам из стеклянных дверей этих дворцов высыпали отдыхающие, в пижамах, в пестрых халатах, с полотенцами вокруг головы наподобие чалмы. Они толпами спускались по лестницам к морю, точно древние кочевники, разбивали легкие — из простыней — палатки, пластались на раскаленных, обточенных прибоем камнях, жарились в знойных лучах, плескались в воде, выгоняя из себя разные недуги. И если бы можно было окинуть взором все побережье, то увидели бы гигантскую подкову из бронзовых человеческих тел, прочно блокировавшую море.

Больше недели жила Таня Оленина у моря, посвежела, похорошела, загар нежно позолотил ее кожу.

Каждое утро Иван Матвеевич Семиёнов, весь в белом, в широкополой соломенной шляпе, с ситцевым цветистым зонтиком, являлся к дверям Таниной палаты и терпеливо ждал.

Соседка Тани, ивановская ткачиха, лукавая и смешливая Маруся, выглянув за дверь, извещала с усмешкой:

— Танечка, вас уже поджидают. — И удивленно покачивала головой. — Вот это поклонник; вроде конвойного, по пятам ходит… — И однажды, присев перед Таней на корточки, предложила заговорщицким тоном: — Давайте убежим от него, хотите? Выпрыгнем в окошко — и в море, на моторке кататься, а то в горы за ягодами?..

Таня невесело улыбнулась, мысленно говоря ей:

«Какое там окошко! А привыкать кто будет?..»

Она машинально складывала в сумку полотенце, книжку, купальный костюм, шапочку, темные очки и покидала палату.

При ее появлении Семиёнов весь вздрагивал, точно наэлектризованный, ноги как-то костенели, не сгибались, он внимательно и с заботливой тревогой справлялся об одном и том же:

— Как вы себя чувствуете, Таня? Здоровы? Загар не беспокоил? На какой пляж пойдем? — Затем брал у нее из рук сумку, давал ей зонтик, и они молча ступали по ковру вестибюля к выходу.

И тут с высоты лестницы открывалась хватающая за сердце красота — море! — всегда неповторимо разное, всегда волнующее. Вся отрада Тани была в нем: она с наслаждением ныряла в светло-зеленоватую, точно расплавленное стекло, воду, уплывала подальше от шумных людей, от монотонного голоса Ивана Матвеевича, ложилась на волну и разбрасывала руки. Так, не двигаясь, подолгу качалась она, глядя сквозь сощуренные ресницы в пронзительную небесную голубизну, откуда зовуще махали ей крылом чайки. Обласканная водой и солнцем, она с умилением вспоминала Москву, цех, который отсюда казался обновленно-чистым, сияющим, вспоминала Фирсоновых, Антона и ощущала на губах солоноватый привкус воды, а может быть, слез.