Ширма

Гаврилыч (Подростку). Пацан, закрой шторы. Тебе что сказали! Убери этот кошмар.

Гнус. Ну, пожалуйста, что тебе стоит. Закрой его шторой! Не бойся!

Родионов (слабым голосом). Соня, слезь с подоконника. Кому говорят...

Соня (Подростку). Убери весь этот кошмар... Я больше не могу.

Подросток берет ширму и закрывает луну, окно, Гаврилыча, Гнуса и бесчувственную Адочку. В комнате остается только он и Соня.

Соня. Вот и хорошо... Вот и хорошо.

Мне в детстве часто снился один и тот же кошмар. Представьте себе: темная ночь, густые, тяжелые камыши. Себя я не вижу, но знаю, что это именно я пробираюсь сквозь камышовые дебри - ших-ших, ших-ших... и громко хлюпает вода под ногами. Вдруг, раздвинув следующие мокрые стебли, я вижу страшную, не покидающую с тех пор мое воображение картину: во мраке, среди камышей пылает большой костер, а в центре этого костра страшный человек с горящей головой. Желтые языки пламени водят вокруг человека свой адский хоровод. А он кричит... кричит так, как наверное и должен кричать человек, сгорающий заживо, а может и гораздо страшнее, потому что ничего страшнее я ни в жизни, ни во сне не слышала... Я бегу прочь, обратно, но крик несется вслед за мной, но не приближаясь и не отдаляясь, до тех пор, пока я не понимаю, что этот крик - мой. Крик мой, а кричу не я...

Тогда кто этот человек? Почему мы с ним встретились? Это был мужчина, с незнакомым, чужим лицом. Я никогда такого не узнала.

Гаврилыч (из-за ширмы). Может это был я?

Гнус. Почему? Лучше я!

Соня. Я никогда такого не узнала... Но я никогда не смогу забыть его, так же как и вас, приходящих ко мне так часто, в разном обличье, но с какими-то определенными целями, одна из которых - внушить мне ужас и раскаяние. Не страшно ли вам самим в этой роли? Не знаю, может быть, и мне приходится вот так вторгаться в чужой сон, в чью-то жизнь и копаться в ней, засучив рукава, как копается сумасшедшая в баке с отходами, отыскивая сломанный зонтик для игры в дождь, и давно не олицетворяющая себя с собой, потому что эта нить давно утеряна, и сознание погасло... И как хорошо, что оно погасло. Как хорошо, что я ничего не помню о себе в чужих снах, что я там делала, что говорила и, главное, что узнавала. Возможно, что совсем незнакомые люди часто узнают меня на улице, как хранительницу их самых сокровенных тайн и желаний. А я прохожу мимо, бессловесный сосуд, кошелек, ширма, надежный сейф для чужих снов. А они все равно меня ненавидят.

Адочка (скучающим голосом). Но вы не виноваты, ни в чем не виноваты... Все мы так... Не берите в голову.

Гнус. Вы не виноваты. Нет...

Гаврилыч (напевает). По морям, по волнам, сегодня здесь, завтра там...

Родионов. Выпустила бы ты нас, Соня... Скучно.

Соня. Ничего, скоро утро, пора и честь знать.

Родионов. И все из-за мальчишки.

Гаврилыч. Почему он ее защищает?

Адочка. Молчит все время, паршивец, словно знает что-то...

Гаврилыч. Нужен последний рывок. У меня есть план.

Шепот и смех за ширмой.

Соня. Наверное, уже утро, и все самое страшное позади. Скоро я проснусь и все пойдет своим чередом. Впереди выходные, я могла бы выспаться. Хорошо, что я вас сегодня больше не увижу. Хватит.

Устала. Даже думать о вас не хочу. Проснусь - и сразу же посмотрю в окно, чтобы забыть весь этот сон. Так надо.

Взбивает подушку на своей кровати.

Соня. Ну просыпайся же, Соня, пора. Нужно сварить борщ и позвонить Мироновой, пусть заглянет. С утра можно почитать детектив. Там и день пройдет. Растянуть бы его, этот день...

Шум за ширмой становится все навязчивее. Соня начинает невольно прислушиваться. Оттуда доносится музыка, в такт которой дружно хлопают в ладоши. Соня пытается подсмотреть сквозь щель, но ничего не видит. Она сгорает от любопытства, но ей также мешает и страх. Она подпрыгивает в надежде что-нибудь рассмотреть. Тщетно. Раздается выстрел. Хлопки за ширмой все дружней, все стройней. Соня ищет Подростка, но он, как на зло, куда-то запропастился. Тогда Соня, набравшись духа, сдвигает ширму.