Шиповник

– Когда заря спрячется в люках колодцев, в зияющих проемах чердачных окон, в холоде подвальных дверей, в горле петухов, возвещающих рассвет, мир покрывается серым пушистым одеялом. Оно мягкое и в нем можно утонуть, если зарыться с головой. Вначале я пробую его пальцем ноги, потом захожу по колено, потом ложусь на живот и прикасаюсь шеей. Его поверхность тепла и шелковиста, его ворс мягок и нежен. Хочется ласкать серые волокна ладонями, хочется, чтобы они обвивали каждый дюйм твоего тела. Касание и наслаждение, томность и нега – в этой серой массе столько удовольствия, что есть опасение умереть от переизбытка чувств. Но вот серое полотно вздыбливается бугорками и из каждого появляются усатые морды и когтистые лапы. Это серые мыши начинают вынюхивать поживу. Они слепы, глаза их закрыты, но с удвоенным усердием они шевелят носами. Вот пискнула одна, вот вторая, вот уже пространство заполнила какофония рвущихся во все уголки пространства визгов. Я мечусь и не знаю, как выбраться из ставшего вдруг липким и склизким покрытия. Стряхивая мышей с рук, я в панике бегу по гулкому коридору, визг и шуршание лапок по каменному полу становятся глуше и глуше. Я выхожу на улицу и вижу кошку, которая трется о мои ноги. Равновесие восстанавливается, я успокаиваюсь и улыбаюсь.

– Это все? – спрашивает врач.

– Да.

– Скажите, а кто сидит в том дворе, кто наблюдает за вами? Это необходимо понять. Вы же чувствуете его присутствие! Как вы думаете, кто он?

В растерянности я выхожу из кабинета, иду по коридору, трясусь в автобусе, сажусь в метро. Попутчик читает сам себе гнусавым голосом заметку из газеты «Аргументы и факты»:

«Вчера в переулках Москвы заблудился негр. Он приехал делать операцию на глаза. Вышел погулять и потерялся. Оперативники нашли его утром в одном из дворов и доставили на место».

Судорожно достаю из сумочки телефон и набираю номер врача.

– Я знаю, – кричу я в телефон, пересиливая стук колес поезда, – я знаю, кто там сидит во дворе! Это заблудившийся негр! Я сейчас вернусь, я должна отвезти его домой, а то он ослепнет!

Утро после конца света. Рождественская история

Нынешний конец светового года совпал с концом света по календарю майя.

Старая Изида, возясь на кухне с кастрюлями, совершенно напрасно вглядывалась в окно – никто к ней не спешил, да и некому было. Белый попугай в клетке, подвешенной к потолку, чистил перья загнутым носом и время от времени щелкал языком. Толстый кот, жмуря глаза, прячущиеся в складках щек, лениво лизал лапу, развалившись посреди кухни. На дворе гремела цепью собака.

– Холодно нынче – сказала Изида, уронив ложку на пол.

От глухого звука встрепенувшийся попугай внятно произнес

– Дуррра!

Кот, перестав лизать лапу, приподнял лобастую голову и тоже что-то сказал, но неразборчивое.

– Подумаешь, какие нежные – пробормотала Изида. С трудом нагибаясь, встав на одно колено и опершись об пол, она подняла ложку. – Дармоеды!

Подойдя к столу, старая женщина тяжело опустилась на стул и уронила руки на колени.

– Что-то я хотела сделать? – подумала она, глядя на темное пятно на потолке, расплывшееся после прошлогоднего весеннего ливня с грозой. – Надо крышу чинить… гвозди в сарае вроде есть, пару листов железа тоже можно поискать. Починим!

Она нажала кнопку старенького транзистора, поискала нужную волну.

Хрипя и кашляя, голос диктора вещал:

– Так сказзть, кхе, наступает конец света! Наши доблестные войска продвинулись на два метра вглубь на левом фланге и с тяжелыми продолжительными боями отступили на пять километров на правом фланге. Конец света, если говорить, кхе, яснее, уже накрыл Японию и Курилы, следом следует Америка.

– Первый муж Изиды уже 20 лет болтался между Японией и Америкой. Маленькая сардиновая фабрика в Монтерее позволяла ему худо-бедно влачить дни свои согласно положенному статусу.

– Десять мешков картошки в подполе – на зиму хватит, главное, чтобы сахар и мука не вымокли – подумала старуха, ставя огромный котел на плиту. Она села за низенький столик и стала чистить картошку. Длинная кожура струилась из рук, падая на пол. Кот подошел и лениво тронул завиток кожуры лапой.

– Что, толстяк, потерял всю прыть молодецкую? – ласково потрепала за ухом кота Изида.

– Яша, мой первый муж, котов любил, а я его любила. Сильно любила. Не могла простить, когда налево пошел.

– Дуррра – тревожно прокричал попугай.

– Может и дура, а может и вспомнить есть чего – отвернулась женщина.

– Ширится конец света – бром-ля-ля – не утихал диктор. – Тайфун зловещим шлейфом разметал города и веси, Торнадо распылил поля и огороды. Наши доблестные войска держат круговую оборону в десяти километрах от линии фронта. Кин-буксель, бромсель, упсель.

– А в Иллинойсе у меня сын старший, вслед за отцом подался. Женился, детей наплодил. Большие уже. Сколько раз звали – приезжай, приезжай, мама. А что я поеду? Картошку окучивать надо, скотину, опять же не бросишь!

– Неноррррмальная – обрадовано прокаркал попугай.

– Да где уж нам быть нормальными в нашем околотке – проворчала Изида.