Шезлонг

– Мы отвезем вас ко мне. Я распоряжусь, чтобы вам принесли одежду по погоде, а вечером мы поужинаем. Как вам такой план? Я хотел встретить вас лично, чтобы все было… по-людски. И теперь вижу, что не зря. Так и вижу, как вы стояли бы там полуголые, пока не замерзли бы насмерть.

– Простите… м-м-м… Владимир… – Я уставилась на Андре вопрошающим взглядом, но он даже не понял, чего я от него хочу. Француз чертов.

– Борисович, – пришел мне на помощь водитель. Я благодарно ему кивнула.

– Владимир Борисович, вы не могли бы отвезти меня в больницу? – попросила я, и в воздухе повисла тяжелая пауза. Я знала, что сейчас, возможно, уже поздно и закончены часы приёма, но я знала также, что мама лежит в частной клинике именно благодаря стараниям и связям этого еще незнакомого мне пока человека. Отец Андре кивнул водителю, и тот спокойно поехал дальше.

– Ты не голодна? – спросил меня Андре тихо, и в этом вопросе было столько теплоты и домашней заботы, что я чуть не расплакалась. Город встретил нас холодом, но мне стало уютно и хорошо. Я кивнула и ответила, что мы поедим сразу после того, как я повидаюсь с мамой.

– Хорошо, – не стал спорить Андре. Мы доехали до места назначения только через час. Клиника находилась в центре города, и добраться туда от аэропорта было совсем непросто. Я кусала губы от нетерпения, поражаясь тому, какое огромное чувство вины я, оказывается, носила в себе всё это время. Я была уверена, что, если бы не я, мама не лежала бы сейчас в больничной койке. Уже месяц. Почему я была в этом так уверена, я объяснить не могла. Виновата – и всё. И так – всю жизнь: то за двойки; то за то, что не умею так же красиво улыбаться; то за то, что так неуклюже смотрюсь рядом с ней на фотографиях. А теперь вот за то, что не уберегла ее от беды в Авиньоне.

Когда я увидела на пороге палаты круглолицую Шурочку, я расплакалась – впервые вот так, в голос, с подвыванием и скулежом, с трясущимися плечами и размазанными по лицу слезами. Андре стоял рядом, как потерянный, не зная, утешать ли меня или же отхлестать по щекам. Его изумляла моя близость с незнакомой ему женщиной, моя принадлежность этому миру.

– Может быть, мне подождать в машине?

– Как хочешь, – ответила я. Андре пошел за мной.

Владимир не подвел: мама лежала в одиночной палате в окружении живых цветов и плюшевых игрушек, доставленных сюда стараниями маминых поклонников. Тут она была звездой, настоящей звездой, и я всегда могла спрятаться в тени, отгороженная от всех ее слепящим блеском.

– Как она? – спросила я Шурочку, целуя маму в теплые, пахнущие кремом щеки. – Что говорят врачи? Ма-ам? Это я, Даша. Я тоже вернулась… наконец. Мама, ты меня слышишь? Мне так тебя не хватает. Мам! – Я знала, что неправильно ожидать, что она придет в себя только оттого, что я вошла в палату, но каким-то образом я все равно надеялась на это, и теперь слезы полились еще сильнее. Шура подошла и взяла меня за руку.

– Она в порядке. Она приходила в себя.

– Что? – я вытаращилась на Шурочку в шоке. – Как? Когда? Почему я не знаю об этом?

– Даша, я не хотела говорить, потому что это было один только раз. Сегодня утром. Мы решили дождаться развития событий. Сейчас она не проснется, она же на препаратах. Но врачи сказали, завтра снова будут выводить ее из комы.

– Что значит выводить? Они что, специально держат ее в состоянии комы?

– Да, Даша, да. В определенном смысле это часть терапии. Так они восстанавливали ее. Я сама не всё понимаю до конца. Это очень сложная методика. Но я с ней говорила.

– Серьезно? – я глубоко задышала и снова заплакала. – Что она сказала? Она спрашивала обо мне?

– Она… попросила воды, ей хотелось пить. Олечка узнала меня. Конечно, она очень растерялась, ее сознание спутанное.

– Она не спросила обо мне, – кивнула я.

– Это ничего не значит, Даша! – возмутилась Шурочка, но я только пожала плечами. Я присела рядом с маминой кроватью и взяла ее за руку. Рука была теплой, живой. Мне было всё равно, что она не позвала меня. Главное, она очнулась. И теперь, когда врачи обещают вылечить ее… Нет! Мне не всё равно. Я хотела бы, чтобы она позвала меня. Она никогда не звала меня. Никогда, даже когда я была маленьким ребенком. Она была звездой, купалась в собственной славе, жила собой, а я как маленький принц, спокойно чистила и убирала собственную планету. В полном одиночестве.

– Шура, а как там моё Мурло? – спросила я. – Как Костик?

– Костик твой мне все обои порвал, – улыбнулась Шура. – Заберешь?

– Можно пока еще у тебя его оставлю? Мы с Андре… мы не знаем… нам еще так много всего нужно решить. Всё так сложно.

– А когда всё было легко? С твоей мамой, к примеру, вообще никогда и ничего не было легко. Одни сплошные муки. Но ведь это твоя мама!