Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2

— Я помню его очень смутно, мы были совсем дети: одно время он служил у моего отца, который был тогда капитаном корабля. Прелестный ребенок, одетый как юнга, с кинжалом за поясом и в моряцкой шапке. Ему было тогда двенадцать или тринадцать лет, мне же шесть-семь. Сестра младше меня и хуже его помнит. Мой отец — мы можем говорить об этом сейчас, когда почти все рухнуло и погибло, — даже подумывал связать наши семьи более тесными узами. Я вспоминаю, что мы называли друг друга не только милый кузен и милая кузина, но и милый супруг и милая женушка. Это грезы юности из тех, что нужно забыть, они не занимают и не радуют сердце. Когда мы узнали о несчастье, то предприняли поиски, но они были бесполезны, и мой отец считал, что мы потеряли бедного мальчика. Затем случились те великие беды — гибель Кадудаля, Пишегрю и герцога Энгиенского. Мой отец, устав от Франции, решил отдать все силы пятнадцати или двадцати лье земли, которые принадлежали ему на другом конце земли, где, как говорят, растет один рис, и то лишь в случае удачи. В Лондоне мы познакомились с сэром Джеймсом Асплеем, который жил в Индии уже семь или восемь лет, служил в Калькуттском гарнизоне и был нашим соседом так, как бывают соседями в той далекой стране, — на расстоянии двух или трех сотен лье друг от друга. Он изучил индийскую почву и знает, что на ней можно вырастить. Великий охотник, сэр Джеймс мечтает создать независимое княжество в шестьдесят лье окружностью. Я же менее амбициозна, у меня, как у Гамлета, княжество меньше скорлупки ореха[35], и я буду счастлива, увидев, как найдет счастье сестра.

Элен мягко привлекла к себе сестру и нежно обняла.

Рене со всем вниманием выслушал рассказ, время от времени глубоко вздыхая, словно погружаясь в воспоминания о тех, о ком говорила девушка.

Потом он встал и, пройдясь по полубаку, вновь уселся перед ними, напевая модную в то время песенку Шатобриана:

О, как же память мне сладка
Тех мест, где бегал в детстве я!
Сестра моя, прекрасны дни,
Что в милой Франции прошли!
Страна моя, любовь моя
Одна навек и навсегда![36]

Все, занятые своими мыслями, замолчали, и одному Господу известно, сколько продлилось бы молчание, если бы Франсуа не пришел сказать, что обед накрыт и, коль скоро столовая пострадала в битве, трапеза пройдет в каюте господина Рене.

Никогда еще мадемуазель де Сент-Эрмин не приходилось бывать в этой каюте, и, войдя, они удивились ее художественному виду. Великолепный рисовальщик, Рене запечатлел в акварелях все прекрасные пейзажи и замечательные виды, которыми любовался. Между двумя из пейзажей висело на стене ценное трофейное оружие, а напротив — музыкальные инструменты. Обе сестры музицировали и потому с любопытством рассматривали эти предметы. Среди прочих Жанна нашла гитару, с которой знала, как обращаться. Элен же, опытная пианистка, после смерти отца ни разу не подошла к фортепиано, стоявшему у сестер в каюте.

Увлечение музыкой стало новым обстоятельством, сблизившим путешественников. У Рене в каюте было пианино, но юноша имел своеобразную привычку: никогда не брался за блестящие отрывки великих мэтров эпохи, выбирал нежные и плавные мелодии, которые звучали в согласии с его душевной склонностью: «Обжигающий жар» Гретри[37], «Последняя мысль» Вебера[38], но еще чаще инструмент служил лишь эхом воспоминаний, известных одному пианисту. Рука подбирала аккорды настолько выразительные, что казалось, это были не ноты, а слова.

По ночам сестры из каюты часто слышали гармоничный шелест, который принимали за дрожь ветра в снастях или за те ночные звуки, которые древние путешественники приписывали морским сиренам. Девушки и помыслить не могли, что смутная, безысходная печаль рождается от прикосновений человеческих пальцев к холодным клавишам. После обеда, чтобы не выходить на палубу, в царство палящего экваториального солнца, девушки остались в каюте Рене.

Тогда молодой человек показал сестрам и пианино, и инструменты на стенах. Но слезы навернулись на глаза девушек, они думали об отце, которого уже нет с ними, и неизвестных странах, полных опасностей, в которых они скоро будут.

Тогда пальцы юноши изобразили на пианино меланхолическую мелодию, которую в Вене сочинил Вебер. Эта музыка, как и грустная поэзия Андре Шенье и Мильвуа[39], родилась недавно и принялась шествовать по новому миру, взбаламученному революциями, который давал так много поводов для печали. Невольно, следуя воспоминаниям, навеянным музыкой, молодой человек перешел на песню, которая, упростив аккорды, сделала мелодию более скорбной.