Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2

Граф рассказывал своему спутнику, как все выглядело в то время, когда на средства вольноотпущенника Диомеда был построен самый красивый дворец в пригороде, и о предназначении каждого здания и каждой лавочки.

Сумерки наступили прежде, чем было удовлетворено научное любопытство Мане, и прежде, чем научные монологи его друга могли утомить его.

Настала пора возвращаться. Уже три часа как они перенеслись в древность из девятнадцатого века и путешествовали в компании современников Плиния Старшего и Плиния Младшего.

Внезапно вся картина вокруг изменилась, и вместо мрачного некрополя они оказались на веселой и оживленной дороге, им показалось, что вечер обещает быть еще более шумным, чем день. Луна, зависшая в точности над кратером Везувия, была похожа на снаряд, которым собиралась выстрелить в небо огромная мортира. Море напоминало покрывало из серебристой дымки, на котором покачивались и скользили лодочки, спереди на них были возжены огненные снопы, при свете которых в ночи рисовались рыбаки, вооруженные трезубцами; они подстерегали рыб, привлеченных этим обманчивым светом.

Долгая дорога из Помпей в Неаполь была освещена мириадами огней и напоминала одну из улиц Рима в вечера mocoletti в последние дни карнавала[141].

Стоит увидеть это движение, почувствовать, если можно так выразиться, все слова, которыми здесь пронизан воздух, чтобы понять всю наполненность жизнью, которую в избытке Бог щедрыми пригоршнями даровал этой стране, благословленной солнцем.

В Портичи экипаж сделал привал, чтобы дать лошадям передохнуть. Он тотчас же был окружен местным населением, которое с любопытством, но без тени враждебности взбиралось на его подножье, без стеснения оглядывало путешественников и трогало руками серебряные витые шнуры на мундире Мане и бранденбуры Льва.

Внезапно один из местных начал оттеснять толпу локтями и кулаками, другой пытался освободить себе место смиренностью своих молитв, и тотчас же появились капуцин и нищий.

Нищий столь жалобно начал лопотать на своем неаполитанском наречии, что казалось, ему действительно осталось жить считанные часы на этом свете:

— Один лишь грано[142], сеньор генерал! Один грано, сеньор генерал! Я умираю с голоду, я не ел уже три дня!

Францисканец говорил гнусавым голосом, который отличает этих учеников Святого Франциска, и при этом призывно гремел мошной с побрякивающими в ней несколькими су:

— Господин князь, подайте что-нибудь во имя душ рыбаков, что вот уже более тысячи лет обретаются в чистилище и до которых дойдет ваш клич, несмотря на шум, нас окружающий, если, конечно, чистилище не находится в центре земли.

Ему вторил нищий:

— Сеньор генерал!

Тогда как капуцин затягивал:

— Господин князь!

Наконец Мане знаком показал, что хочет говорить.

Оба замолчали.

— Мой друг, — обратился Мане к капуцину, — если души ждут в чистилище уже тысячу лет, они могут подождать еще несколько дней, тогда как этот несчастный не ел уже семьдесят два часа, и нельзя терять ни минуты, иначе он может умереть с голоду.

Забрав мошну у францисканца, он раскрыл ее и высыпал ее содержимое в шляпу нищего, после чего вернул мошну пораженному капуцину и повернулся к кучеру:

— Avanti! — закричал он. — Avanti!

Кучер пустил лошадей в галоп и не останавливался до самых ворот гостиницы «Виктория».

CX КОРОЛЬ ЖОЗЕФ

На следующий день, в полдень, едва молодые люди позавтракали, какой-то всадник передал от министра следующее послание:

«Господин граф,

я буду вас ждать сегодня к трем часам, чтобы иметь возможность представить вас Его Величеству, который вчера вечером пошел навстречу моим просьбам и согласился принять вас. По возвращении из королевского дворца мы пообедаем. Я представлю вам свою дочь, герцогиню Лавелло, которая желает с вами познакомиться.

Прошу вас передать вашему другу капитану Мане, адрес его мне неизвестен, следующее приглашение, и я надеюсь, он к нам присоединится в пять или шесть часов вечера».

Рене передал второе приглашение Мане, извещающее его о том, что он, как его друг, также удостоен чести быть приглашенным к министру.

К трем часам граф Лев стоял перед Саличети; министр был готов, а его карета подана.

Король Жозеф, старший из братьев, добровольно передавший свои права старшинства Наполеону, воздавая должное его гениальности, был человеком тридцати четырех лет, с мягким и приветливым выражением лица и натурой настолько же миролюбивой, сколь воинственен был его младший брат.