Затем он отшагнул в сторону — трамвайная качка не беспокоила его, в точности как и меня, и в руках у полускрытого им ранее другого тройняшки обнаружился маленький аккуратный арбалет, нацеленный точнехонько мне в грудь, и его наличие вторым актом сценария никак не было учтено, не снабжен я был ничем подходящим, чтобы отразить атаку, ни мечом, ни щитом, но альтер-эго не оплошало и на сей раз, я уже уходил из-под прицела, заваливаясь на спину в головоломном кульбите, чтобы укатиться за шевелящуюся груду тел, еще недавно бывших Кодлой, за сиденья поближе к двери, и все же не хватило мне доли мгновения, чтобы опередить стрелу, и она настигла меня, вскользь оцарапала шею, малюсенькая отравленная стрелка из железного дерева, и я завершил падение уже оцепеневший, скорее труп, нежели человек.
Глава четвертая
…я унижен и подавлен, я слизняк, я «подлый трус», как выдразнивали страстотерпца кота Леопольда злокозненные мыши, но в отличие от рисованного кота я действительно трус, потому что бессилен совладать с собой и ступить на этот чертов мостик, куда, щерясь бесовской ухмылкой, манит меня мой спутник. Я пытаюсь зажмуриться и позабыть о том, что распростерлось под этим мостиком, но первобытный ужас вопреки остаткам моей воли всплывает из темных недр подсознания и обращает меня из нормального и довольно самолюбивого мужика тридцати с лишним лет в половую тряпку. Я могу клясть себя за малодушие сколько заблагорассудится, убеждать себя, что это нарочно подстроено, чтобы испытать меня на излом. Все равно ничего поделать нельзя. Безнадега просто апокалиптическая.
Полчаса назад какими-то закоулками и лесенками, заскакивая в лифты и вспрыгивая на эскалаторы, мы выбрались на открытую площадку этого огромного здания. Открытую в точном смысле этого слова, если пренебречь эфемерными перильцами высотой не более метра. В клочьях тумана на весьма значительном удалении маячила отвесная серая стена. Ее можно было бы принять за гору, кабы не бликование на оконных стеклах. Небоскреб. Настоящий, без подделки, нигде мною прежде не виданный, кроме кинохроники. Мой конвоир, ни на шаг не притормаживая, пересек площадку, миновал перильца — я предупреждающе каркнул — и продолжил свое стремительное движение над бездонной прорвой. Опомнившись, я шагнул следом на обнаружившийся у самых ног ажурный, сплетенный из почти невидимых металлических нитей мост. Сквозь подошвы кроссовок, пятками ощутил ненадежное прогибание. Из чистого любопытства глянул вниз…
То есть я, конечно, ожидал, что будет высоко. Возможно даже, очень высоко. Страха высоты я не знал, не цеплялся мертвой хваткой в поручни кабинки колеса обозрения — меж собой мы называли его «колесо
Земли видно не было. Ее застилали облака. Тот самый туман, в котором таяли очертания соседнего небоскреба. Равновеликого с тем, внутри которого мы путешествовали (между прочим, это была еще не крыша — мы вообще лифтами преимущественно спускались, а не поднимались)… И скреплял их мостик из металлической паутинки.
Я коротко, по-бабьи, взвизгнул. Откачнулся назад, на площадку: какая-никакая, а твердь. На подгибающихся ногах отковылял к стене. В штаны не напустил, и то слава Богу.
— Что с вами? — он стоит над бездной и, вот же подлость, даже руками за бортики не держится. Как на проспекте. — Вам плохо?
— Мне замечательно, — сиплю я, исходя испариной несмотря на холодрыгу и сильный, пробивающий до костей ветер. — Я в восторге.
— Да бросьте, — говорит он сконфуженно. Явно ломает комедию. — Каких-то дохлых шестьсот саженей…
Чтобы успокоиться, мысленно делаю пересчет. Таблица умножения вспоминается с трудом. Тысяча… даже тысяча двести метров. Японцы, помнится, собирались возвести не то башню, не то домик высотой в километр.
— Мы, что, в Японии?
— Помилуйте, разве в коридоре вам повстречался хотя бы один японец? — веселится он. — Ну разве что казах… В России мы, в средней полосе. Саратов — помните такой город? Там еще «парней так много холостых». Так вот это, — он ткнул пальцем в мою сторону, — называется «Саратов-12», а то, куда вы отказываетесь проследовать, соответственно «Саратов-13». Может быть, вы верите в несчастливые числа? Смею утверждать как исконный обитатель тринадцатого дома, количество неприятностей на единицу объема там не превышает международных норм.
— Что же, иных путей сообщения вы не могли выдумать? — Кажется, ко мне возвращается обычный сарказм.