Шестьсот лет после битвы

Японский каменный лев, заросший стеблями. Гранитное изваяние, оставшееся от чужого народа, побывавшего на этих синих разливах. Зарастает травой, погружается в землю Остров затягивает его, погребает. Два рыбака копошатся у речки. В робах, в резиновых сапогах. Эмалированные тазы стоят у самой воды. Рыбаки выхватывают из потока грохочущих, трепещущих рыбин. Хватают за жабры. Тонко, остро бьют ножом в белые, взбухшие животы. И из рыбин, из рассеченных, обвисших, с загнутыми хвостами тел плещет красная, в прозрачной пленке икра. Лезвие — рыбье чрево. Длинный язык икры. Шлепает в эмалированный таз. где пламенеет, искрится в бесчисленных крохотных солнцах икра. Пустая, еще живая рыбина летит в траву, вяло колотит головой, загибает мучительно хвост.

Что за мука, что за беда, что за острая разящая сталь на берегу безымянной речки? Сквозь эту разящую сталь пробиваются вверх горбуши. И она, отворачиваясь от белого дышащего брюха, от полоснувшего лезвия, от растопыренных плавников, быстро, скоро идет.

«И я, и я как горбуша!..»

Речка журчит в мелком русле, разливается на протоки, скрывается в тенистых зарослях. Лопухи, как огромные жестяные подносы. Заслоняют солнце, слабо колеблются. Рыбы рывками, одолевая подъем, проскакивают солнечные места, вплывают в тень, останавливаются, отдыхают. Держатся на месте, сцепившись плавниками, поддерживают друг друга, изгибаясь в потоке. Она наклоняется, протягивает руку, хочет тронуть темные рыбьи спины. Но рыбины, пугаясь ее, обдавая водой и слизью, веером уходят вперед. Рвутся наверх сквозь перекаты. Ей жаль, что она напугала рыб, не дала отдохнуть. По камням, по уступам, одолевая притяжение земли, протачивая русло, идут ввысь горбуши, в гору, к белому застывшему облаку.

«Неужели там, в облаке, цель рыбы? Облако, полное рыб?..»

Нащупала у корня скользкое холодное тело. Схватила цепко. Вырвала из воды длинную, изогнутую, осыпающую брызги и блеск горбушу. Литое влажное тулово. Пятнистая рябь на боках. Сияющая с лиловым отливом спина. Золотые с черными кругами глаза. Алая подкладка жабер. Приблизила к лицу рыбью морду. Запах океана, свежести, холода. Смотрят друг на друга под солнцем среди блестящей воды и травы. Осторожно отпустила обратно. Рыба скользнула из рук и ушла. Расстались, чтоб больше никогда не увидеться, во веки веков, две жизни, человечья и рыбья, живущие на земле в одночасье.

Она пробиралась вверх по реке. То путалась в зарослях, цеплялась за суки и колючки. То тонула в топких болотцах, перебредала протоки. И везде была рыба, пульсировала, мелькала, пробивала комья травы. Запрыгивала на водопады. Ползла по камням. Отталкивалась хвостами и плавниками от мелкого дна. Было душно, солнечно. Пахло травами, едкой пыльцой, рыбьей слизью. Горы пахли рыбой, цветы пахли рыбой.

Ее душа напряглась. Ее мысли — об отце, о матери, о себе самой — были неясны, мгновенны. Ей было сладко. Что-то страшило и мучило. Казалось, там, на горе, у мягкого белого облака, кто-то невидимо ее поджидает. Она — в его власти. Он, упрятанный в белый туман, влечет, призывает ее. Проводит сквозь упрямое, слепое стремление, гонит их ввысь. Она и рыба в едином потоке идут на единый зов.

Заросли кончились. Луг в голубых цветах. Проблеск текущей воды. Колыхание цветов. Брызнуло солнце. Пронесло ком тумана. Открылось море. И в ней внезапный восторг, нежность, любовь к морю, к цветам, к белой гриве тумана. Такое стремление понять, услышать, обнять эти дали, полететь, стать воздухом, светом, туманом. В ответ на это стремление брызнули из неба лучи, из синих мокрых цветов вырвались яркие рыбины, застыли в фонтанах воды, замерли на мгновенье, окруженные брызгами. И то ли обморок, то ли прозрение: вся ее жизнь до последней черты и дальше, в чудной бесконечной дали, открылась ей, и она стала владычицей мира, окружая его своей нежностью и любовью.

Промелькнуло и кануло. Снова луг в бегущей воде. Синее шевеленье цветов. Опадающие, плюхающие тяжелые рыбины.

Несколько дней и недель она вспоминала об этом. Гадала, не могла отгадать — что случилось с ней на горе. Боялась об этом спрашивать. Боялась об этом забыть. Ждала повторения. Снова пошла на гору, надеясь, что оно повторится. Горбуша закончила нерест. Рыбины отметали икру, умирали в воде. Вода тащила вниз бессчетные, распухшие, ободранные рыбьи тела. Они застревали на перекатах, в корягах, раздувались, источали зловоние. Горы пахли тухлой рыбой. Вода текла мутная, зловонная, густая, как нефть, в разводах рыбьего жира. И не верилось, что здесь, на горе, с ней случилось несказанное чудо.

Антонина лежала, вспоминала мать, отца, тот год, когда отец получил назначение на материк, на другую заставу, в сухую, горячую степь.