Шестнадцать деревьев Соммы

С этого момента Эйнар был со мной, его план передался моим рукам, его глазомер стал моим взглядом, и вскоре я сообразил, куда втыкать ломик, чтобы попадать в швы и выворачивать одну планку за другой. Я наконец понял, что шпангоуты, поперечные ребра лодки, составлены из плотно подогнанных друг к другу кусков дерева длиной по полметра. Они симметрично тянулись внутрь корпуса, черные, грубые, непроницаемые.

Целых пять минут я лишь стоял и смотрел. Затем выломал две заготовки для прикладов. Совершенной формы, покрытые дегтем.

Я работал еще три дня: первый в снегопад, следующий на солнце, третий под дождем. К вечеру третьего дня, когда уже почти ничего не было видно, под крики чаек у птичьего базара на острове Фетлар я осторожно высвободил последние шпангоуты.

«Патны» больше не было.

Остался штабелек заготовок для прикладов. Двадцать в высоту, шестнадцать в длину. Дальше я считать в голове не стал. Снял фуганком верхний слой дегтя и с помощью шкурки добрался до поверхности дерева.

С моря несло вихри снега. Я опустился на колени, повернув лицо к небу, чтобы влага охладила лоб. Снег ложился на орех и таял. За какие-то секунды он проник в древесину, вызвав к жизни краски и узоры.

Я загрузил орех на «Зетленд» и поплыл на Анст. Там зашел в Квэркус-Холл и пронес дерево по пахнущим плесенью и затвердевшей мебельной политурой коридорам и дальше, наверх, в кабинет Дункана Уинтерфинча. Постоял немного, вдыхая запах выкуренного когда-то «Балканского собрания», посмотрел на фотографию «Черной стражи», выглянул наружу и увидел теперь уже нагие, потерявшие листья кроны деревьев.

Я в последний раз всмотрелся в древесину ореха. Вглядывался в глубь столетий леса Дэро, в отливающие черным и оранжевым извивающиеся годовые кольца. Только тут, в полутьме, я увидел, что дерево светится само, как стрелка часов, за ночь возвращающая свет дня, который она медленно отмеряла.

Так узор возвращал все, чему дерево было свидетелем на протяжении четырех сотен лет. Но он открывал взору и нечто спрятанное бесконечно глубоко: переменчивые оттенки цвета были не от этого мира.

Увиденное мною было отсветом из царства мертвых, в которое все они ушли.

Солдаты «Черной стражи», Изабель, Эйнар, Дункан Уинтерфинч, дедушка…

Мама с отцом.

Эпилог Изабель

Шли годы. Годы парши картофеля, годы рекордного урожая, засушливые годы… Новый трактор стал старым трактором, старый трактор загнали в сарай.

Мы жили землей и сменой температур, растениями, которые всходили и увядали. Но для круговорота лет во мне самом, для того, чтобы рост привел к созреванию и расцвету, требовалось больше усилий.

Как-то в начале теплого лета я почувствовал, что время настало.

Я стоял у шоссе, оглядывая Хирифьелль. Почту еще не привозили, и я прислушивался, не идет ли автомашина, но стояла полная тишина, и только внизу в долине неясно шумел Лауген, да ветер шелестел в деревьях.

Вот тут-то я и понял, что пора. Напрямик по крапиве спустился к столярной мастерской. Нашел шкатулку, обернутую парусиной.

Она сидела за кухонным столом, эсэмэски летали туда и обратно.

– У меня для тебя есть кое-что, – сказал я. – Но тебе лучше надеть обувь понадежнее.

Мы вышли через калитку, прошли между участками с картошкой и мимо недавно вскопанных грядок с летней капустой и оказались в лесу свилеватых берез – я продолжал называть его так, хотя березой в нем было одно-единственное дерево.

Вокруг этой березы росли небольшие деревца грецкого ореха – всего их было шестнадцать. Они проклюнулись из орехов, которые я подобрал в лесу Дэро, росли в горшках в меньшем доме и, собственно, должны были бы после высадки в почву завянуть в первую же зиму. Ветер трепал их с одной стороны, но они выстояли здесь, на мягком солнечном свете, льющемся с другой.

Не всё удается спасти.

Последнее, что я сделал перед тем, как уехать домой с Хаф-Груни, – это достал из торфа гроб Изабель, очистил его и отполировал.

В Леруике я отыскал похоронное бюро и попросил их сохранить гроб до востребования.

Таким образом, почти все мои дела там были завершены.

Я вернулся на Шетландские острова еще только один раз, когда умерла Агнес Браун. Ее похоронили в Норвике, рядом с Эйнаром. Мелодию псалма слышно было в промежутки между порывами ветра.

Проводить ее пришли немногие.

В церкви гроб украсили оранжевыми тюльпанами и белыми лилиями – теми цветами, которые любил вырезать Эйнар. Только я знал, что Агнес лежит, собственно, в бабушкином гробу и что наконец-то в творении Эйнара покоится человек, который его действительно любил.

Он еще при жизни стал призраком, стремящимся к совершенству, которое было возможно за верстаком, но недостижимо в приложении к человеку.

Мы опускали гроб в могилу, и я думал и надеялся, что в другое время и в другом месте Эйнар сможет ответить Агнес на те чувства, что она питала к нему. Как и мы с Гвендолин Уинтерфинч в другое время и другом месте могли бы достаться друг другу.