Шестнадцать деревьев Соммы

Вокруг высились возвышения, похожие на небольшие груды камней. Они были накрыты старыми листьями, опадавшими на них десятками лет, но кое-где просвечивал ржавый металл. Груды гильз от снарядов, собранных саперами.

Чуть в стороне стояло скрюченное дерево. На земле под ним лежало несколько крупных орехов. Должно быть, это дерево пустило корни еще до 1944 года. Потомок шестнадцати ореховых деревьев семьи Дэро.

Похоже, орехи были свежими. Такие же мы ели дома на Рождество. Под скорлупой их форма и поверхность напоминали мозг. Я поднял несколько штук и положил в карман. Сквозь кустарник увидел, что чуть дальше поблескивает вода.

Место, где они утонули. Должно быть, двадцать лет назад я убежал к запруде. Этой ночью я заставил себя пойти сюда, но теперь цепкие лианы собственного благоразумия обвивались вокруг моих ног, и я вспомнил про овчарку, у которой оторвало лапы. Поскрипывали мертвые листья. Внутренний голос просил меня вспомнить что-то, что-то определенное. Вспомнить что-то первоочередное.

Воспоминания перенесли меня в Хирифьелль. Вероятно, это была первая зима без мамы и папы. Я сижу на плотном снегу и смотрю на Альму с дедушкой. Они стоят в дверях, легко одетые, в свете лампы на потолке. Говорят что-то, и я понимаю, что это обо мне. Но здесь, где я стоял сейчас, важным было то, что снег держал меня тогда. И что под ним была весна.

Мой взгляд постоянно возвращался к стволам деревьев и к воде, поблескивающей на дне долины, спускающейся от ничейной земли с ее газовыми снарядами и верной смертью. И я вдруг понял, что должен сделать. Я будто всю жизнь проходил, держа в руках кусок шнура и не зная, зачем он мне. А теперь понял, что это тетива лука, сплетенная из пуповины.

Я выбрался из леса и поехал на другую сторону запруды. Продираясь сквозь заросли и грязь, спустился к тому месту, где, видимо, стоял рыбак, ловивший карпов. Тина была плотно утоптана, кругом валялись разбухшие рыбьи потроха и окурки. Значит, рыба тут хорошо ловится до сих пор.

Я поспешно скинул с себя твидовый пиджак, снял обувь и брюки. Босиком вошел в воду, и ноги сразу погрузились в ил, из которого поднялись зловонные гнилостные пузыри. В сторону прыснула жаба. Я лег плашмя в грязную воду, и мои руки облепила ряска. С трудом продираясь сквозь тину, я поплыл вперед.

Отсюда пара сотен метров. Тишина и запустение, слышны только всплески моих рук и ног. Я повернул голову набок и огляделся. В ряске за мной оставалась неровная полоса воды. Было такое ощущение, будто за мной наблюдают. Словно я двигаюсь к яблочку мишени.

Я подплыл другому берегу. Над ним низко склонялись деревья, их ветви свешивались в воду.

И вот я там, в том месте, где их настигла смерть.

Вода держала меня. Проплывая над снарядами, я пытался найти прошлое, с каждым взмахом руки как бы отодвигая от себя бесконечную завесу собственной памяти, – и вот я, наконец, проник в самую сердцевину.

Я вспомнил.

Я вспомнил.

Не как связное происшествие, а как серию неизгладимых впечатлений.

В густых кустах мама с отцом. Размахивая руками, они выкрикивают мое имя, а во мне, что тогда, что теперь, возбуждение игры перерастает в зловещий ужас.

Они бросились к берегу, и тут в воздух поднялось ядовито-зеленое облачко. Мама упала, скорчившись, попыталась ухватиться за отца. Потом они оба встали, но тут же скатились с илистого берега в воду. Барахтались, пытаясь выбраться, но тела не слушались их.

Умирали они долго. Первым прекратил шевелиться отец. Поверхность воды разгладилась. Он лежал, раскинув руки, и вода над его лбом слегка подрагивала, словно отражение последних мыслей. Мама лежала на боку, с вытянувшимися по течению реки волосами, а на ее лице, повернутом в мою сторону, застыло успокоение. Ее глаза говорили: ты в безопасности, я могу умереть.

Но после этого я ничего не помнил. Только огромную черную пустоту. Я словно в трансе вплавь вернулся назад, ухватился за низко наклонившуюся ветку и выбрался на берег, где валялись рыбьи потроха и затоптанные коробки от сигарет.

Сердце колотилось. Я попытался вытереться рубашкой, но оставался мокрым и не сразу сообразил, что продолжаю потеть от ужаса. И вот когда я натянул на себя старый твидовый пиджак, в голове у меня словно вспышкой высветилось на мгновение важное воспоминание. Я узнал эту смесь запахов. Холодного пота, влажного твида и табака «Балканское собрание».

Больше я ничего не помнил. Но стало совершенно ясно, что произошло.

Крики моих родителей. Приглушенный хлопок в лесу. Незнакомец, приблизившийся ко мне и уведший прочь.

С этого момента перед моей памятью опустился защитный занавес.

Спас меня Дункан Уинтерфинч. Должно быть, когда я убежал, он последовал за родителями – может быть, помогал им искать меня. Потом услышал на отдалении свист ядовитого газа, увидел, как маму с папой окутывает зеленый туман, ощутил отчаяние. Вот оно, снова… Такая же бессмыслица, что и та, какую он день за днем переживал в 1916-м. Человек падает замертво. Его не спасти.