Шесть серых гусей

— Мне показалось, вы особо почитаете эту святую, — сказал Шлегель, повернувшись к отцу Мауро.

— Как вам известно, они были братом и сестрой и происходили из семьи римских патрициев. Но он не разрешал ей приближаться к созданной им мужской общине, а она, как мне кажется, очень страдала от своего одиночества. Однажды, когда святой Бенедикт навещал ее в ее уединении, что он делал два раза в год, святая Схоластика, охваченная какой-то непонятной тревогой, умоляла его остаться. Но он отказывался, и Господь ниспослал ужасную грозу, которая здесь и изображена, вынудившую его остаться.

Старик еще больше ссутулился и вернулся в читальный зал.

— Именно этот приступ слабости делает ее для меня такой живой и так глубоко трогает.

— Кажется, Господь тоже не остался к этому равнодушным, — заключил Шлегель.

— Во всяком случае, она приобрела преданного почитателя: вот уже шестьдесят лет подряд я приношу цветы к подножию ее статуи и читаю вслух: «Columba mea, veni, coronaberis» — «Прииди, моя голубица, и ты будешь увенчана».

Он смотрел в пол, словно признавался в тайной и постыдной страсти.

— Ну что ж, я надеюсь, что гроза, которую она вызвала тогда… Вы понимаете, что я хочу сказать…

— Я уверен, полковник… Она сумеет отвратить беду от наших древних стен.

Шлегель вздохнул. В молчании они сделали несколько шагов по просторному залу.

— Не поймите превратно все то, что отец аббат, отец приор и я сам говорили вам только что… — нарушил молчание отец Мауро. — Истинная причина нашего отказа состоит в том, что мы не хотим, чтобы брат и сестра покидали это святое место.

— Надеюсь, они подсказали вам правильное решение и вы не будете сожалеть, что отказались от моего предложения, — буркнул полковник. — А вот и мой дорогой Овидий, — сказал он, остановившись перед разделом «Поэты». — Какие прекрасные элегии он писал, не правда ли? Я так и не смог понять, за что император Август сослал его к скифам.

— Наверняка существовал какой-то заговор, — предположил отец Мауро.

— Какое отчаяние звучало тогда в его голосе… Ого, у вас есть болонское издание тысяча четыреста семьдесят первого года!

— У нас есть и венецианское издание тысяча пятьсот третьего. Я думаю, оно удобнее для пользования.

Шлегель легко взобрался на табурет и перелистал небольшой томик.

— Чтобы покончить с нашим небольшим ученым спором, моя последняя цитата действительно из третьей песни «Тристий». Вот, прочтите, — сказал он, показав на нужный отрывок.

Отец Мауро проверил.

— Вы правы, — согласился он.

Когда том занял свое место на полке, монах внимательно посмотрел на офицера:

— Мои поздравления, полковник. Я изменил свое мнение о вас: вы человек книжный и знающий, такой человек не может быть плохим. Но вам придется когда-нибудь объяснить мне, что случилось с великой Германией, страной Канта, Гете и святого Ульриха.

— Вряд ли я смогу это сделать, — прошептал Шлегель. — Столько сомнений, столько… А вот и отцы Церкви, — произнес он с деланным восторгом, явно радуясь возможности сменить тему разговора. — «Origenis opera exegetica»18.

— Оригена все же нельзя причислить к отцам Церкви, — уточнил отец Мауро. — Ему не хватает добродетели святости и правоверия.

Шлегель не слушал. Он склонился над тяжелыми фолиантами.

— Руанское издание, не правда ли? Издание Деларю появилось позднее, но в нем нет примечаний, если я правильно помню.

Отец Мауро, опершись на свою палку, недоверчиво рассматривал собеседника.

— Это не моя заслуга, — ответил Шлегель на немой вопрос монаха. — Эти четыре фолианта стояли в кабинете моего дяди, профессора истории в Мюнхене. Я допускаю, что издание, которым пользовался он, было более поздним… А вот и труды отцов, наделенных всеми возможными добродетелями: Василия Великого, святого Амвросия…

Он пошел вдоль полок. Упоминание о святом Амвросии, кажется, успокоило старика и подозрительность, с которой отец Мауро относился к своему гостю, окончательно улетучилась.

— Известно ли вам, что монахи-бенедиктинцы составляли его житие прямо здесь, в этой самой комнате… — взволнованно прошептал он.

— Какой замечательный памятник человеческой мысли его «Пять книг о вере», — подхватил Шлегель. — Но как странно!..

Он вдруг остановился. Его удивленный возглас заставил отца Мауро подойти ближе.

— Что случилось, полковник?

— Рядом со святым Амвросием стоит весьма странный том. «О природе райских птиц и туканов», Париж, издательство «Левайян», одна тысяча восемьсот первый год, — прочел он громко. — Что делает этот труд натуралиста среди творений отцов Церкви?

Отец Мауро и сам, казалось, остолбенел от удивления.

— Мне известно, что голубь может символизировать Святой Дух и вашу трогательную покровительницу, — сказал офицер, — но я бы не решился на этом основании объявить орнитологию разделом богословия…

— Мне кажется, я знаю, чья это работа, — воскликнул отец Мауро, сделав строгое лицо. — Коррадо! — гневно крикнул он. — Где ты, бездельник, покажись, раз уж ты сейчас мне понадобился!

Ответа не последовало.