Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1

Профессор, все еще на четвереньках, двигался вдоль стены, покрытой плющем. И вдруг с невероятным проворством, он начал взбираться наверх. Он прыгал с ветки на ветку, крепко и уверенно держась за них руками и ногами, и проделывая все это как будто без всякой определенной цели, а просто от радости существования и своей жизненной силы. Фалды его сюртука, развевавшиеся при каждом его движении, придавали ему вид чудовищной летучей мыши, прилепившейся к дому как большое темное пятно на стене, облитой лунным сиянием.

Наконец, это развлечение, видимо, его утомило, и он опять, с ветки на ветку, спустился на землю и в прежнем странном положении пополз по направлению к конюшне. Волкодав был снаружи и заливался отчаянным лаем, придя в полное неистовство, лишь только увидел своего хозяина. Он рвал свою цепь, метался и дрожал от бессильной злобы, меж тем, как профессор преднамеренно дополз почти до него и стал всякими способами его дразнить. Он поднимал камешки с дороги и бросал их горстями в раскрытую пасть собаки, тыкая в нее поднятой с земли палкой, махал рукою перед самой мордой, стараясь усилить злобу животного, превосходившую всякие границы.

Во всех наших приключениях я еще ни разу не видел более странного зрелища, чем то, которое представляла эта невозмутимая и все еще не лишенная некоторого достоинства фигура, скорчившаяся наподобие лягушки, фигура великого ученого, с расчетливой изобретательной жестокостью занимавшегося доведением прыгавшей перед ним собаки до высших пределов ярости и отчаяния.

И затем все произошло в один миг! Цепь не оборвалась, но ошейник, сделанный для более толстой шеи ньюфаундленда, внезапно соскользнул через голову волкодава. Мы услышали звон падающего железа, и в тот же момент собака и человек покатились по земле, одна – с торжествующим яростным рычанием, другой – с тонким пронзительным криком ужаса.

Жизнь профессора висела на волоске. Взбешенное животное глубоко вонзило клыки в его горло, и он уже был без сознания, когда мы подоспели и растащили их друг от друга. Эта задача и для нас была бы небезопасна, если бы не голос Беннета и его прикосновение, сразу же усмирившие ярость громадного волкодава.

Кучер, разбуженный шумом, появился на пороге своей комнаты над конюшней с заспанным и недоумевающим видом. Потом, рассмотрев, в чем дело, он покачал головой.

– Ага, я этому не удивляюсь! Я видел это и раньше и знал, что собака расправится с ним рано или поздно.

Волкодав был заперт в сарай, а мы, общими силами перенесли профессора в комнату, где Беннет, имевший медицинский опыт, помог мне сделать перевязку. Острые зубы собаки прошли около самой сонной артерии, и кровоизлияние было очень значительным. Через полчаса непосредственная опасность миновала, я вспрыснул моему пациенту морфий, и он погрузился в глубокий сон.

Тогда, и только тогда, мы получили возможность взглянуть друг на друга и обсудить положение.

– Я думаю, что следовало бы пригласить какого-нибудь первоклассного хирурга, – заметил я.

– Боже сохрани! – вскричал Беннет. – Пока еще этот скандал не вышел из пределов нашего дома, но если он получит огласку, его ничем не погасить. Подумайте только о положении профессора в университете, об его европейской известности, наконец, о чувствах его дочери!

– Совершенно верно, – сказал Холмс. – Я думаю, что мы вполне можем сохранить это между нами, но нужно предупредить раз и навсегда возможность повторения подобной истории. Теперь, когда у нас руки развязаны… Мистер Беннет, ключ с часовой цепочки! Макфэйль подежурит около больного и даст нам знать, если будет нужно. Посмотрим, что находится в таинственной шкатулке профессора.

Там было немного, но для нас вполне достаточно: один пустой флакон, другой почти полный, шприц для подкожного вспрыскивания, несколько писем, написанных неряшливо и явно рукою иностранца. Знаки на конвертах указывали, что это были те самые письма, которые однажды нарушили порядок секретарской работы, и каждое из них носило подпись торговца-чеха с Коммерческой улицы. Но все они заключали в себе простые уведомления или об отправке профессору свежей бутылки снадобья, или о получении денег по счету.

Однако, среди них нашелся один конверт, надписанный более культурной рукою и снабженный австрийской маркой с почтовым штемпелем Праги.

– Вот наш главный материал! – вскричал Холмс, вытаскивая письмо.