Шерлок Холмс в России

— Старик там принес какой-то. В кухне дожидается, — сказала она.

Вскрывши конверт, я прочел: «Препровождается с сей запискою жертва служебного усердия Ипполита и К°, банщик Гаврила. Насилу уломал отдать мне на поруки. Подлец Брыкин осерчал и на место не принимает. Так как некоторым образом сам я бросил палку в колесо Гаврилиной фортуны, то решил, в виде искупления, взять его пока что к себе в услужение. Посвятите поскорее в это дело Глашу, на предмет незамедлительного насыщения сего не только закоренелого, но и, по всем данным, весьма голодного преступника».

Посвященная в дело Глаша позвала Гаврилу ко мне. «Жертва служебного усердия» являла видь крайне жалкий и растерянный: мочалистая бородка ее тряслась вместе с подбородком, как в лихорадке, из-под приподнятых седых бровей стальным блеском посверкивали маленькие глазки, утопающие в лучах морщин и, видимо, давно не спавшие. Даже изъясняться «жертва» не могла как следует.

— Чего, то-ись, такое? Видит Бог… «Туды-те, растуды», — грит… Ась? Это хозяин то, — да… Да как так! Я хуч бы слово какое, али как, а он — поди-ко-ся! «Иди, — грит — иди!» Да… А куды итить-то? Ась? Ах ты, дуйте горой! Вор я тебе, али как? «Арештант», — грит. Да нешто я по своей воле… Десять-то годов — не десять-то ден, чать, — а? Да по мне хоть тысчи!. Да кабы я — видит Бог!.. Ась?

«Закоренелый преступник» имел, очевидно, очень смутное представление о том, в чем он обвинялся. И то сказать: немало-таки встречается у нас умственных лентяев среди преступников! Очень многие из них ни за что не хотят пошевелить мозгами и припомнить, что, собственно, сделали они преступного. Они так ленивы, что говорят даже, будто они так-таки, хоть убей, и не могут вовсе этого вспомнить… Жалкие, негодные лентяи! И что за каторжный труд должны нести из-за них бедные прокуроры!

Убедившись, что Гаврила принадлежит, несомненно, к числу подобных лентяев, я поспешил прекратить нашу несколько туманную беседу и услал его на кухню обедать.

Сам Коренев вернулся домой лишь перед вечером. Он был еще бледнее, чем обыкновенно, но от всей крупной фигуры веяло торжественностью, глаза сияли.

— Ну, дружище, — сразу обратился он ко мне, — так как теперь наступил момент, когда мне нужно взнуздать себя, то выложу вам целиком все факты, а затем, умоляю, о деле ни гу-гу! Во-первых, — вскрытие. Он оказалось, утоплен, как я и думал. Во-вторых, — газеты. Репортерам, по моему настоянию, пущен туман в глаза, и они будут писать теперь не об убийстве, а о самоубийстве, — что, мол, не остается никаких сомнений и т. д., в том же обычном их авторитетном тоне… Ну-с, в третьих, — осмотр запечатанных номеров. Ничего существенного осмотр не дал… судебным властям, то есть. Мелочи, на которые они не обратили внимания, конечно, в счет пока не идут: разбираться в мелочах — дело фантазеров, а представители правосудия — все люди солидные, как известно. Думаю, что солидности этой в них даже «немножко много» — как говорил мой учитель немецкого языка. Что ж еще? Да, кажется, и все пока. А теперь мне необходимо отдохнуть и постараться позабыть на сегодня о деле, — не то, пожалуй, как разыграется воображение, так всю ночь и не уснешь. Кстати, мы давно уже не играли с вами в шахматы, — давайте-ка изобразим перед ужином партийку-другую: я заметил, это успокаивает. Да и вы ведь целый день работали, вам тоже не мешает развлечься. Между прочим, — чтоб не позабыть — нужно себе, на всякий случай, еще за бромом спосылать. Да, ведь у нас теперь даже собственный посыльный есть, — вот лафа! Дороговатое несколько удовольствие, нужно-таки сознаться, но что делать?

Жизнь, — как сказал Конфуций, — фирма солидная, и дешевые распродажи такого ходкого товара, как удовольствия, у нее вообще не практикуются… Как, между прочим, понравился вам наш закоснелый злодей и вся эта нелепая история с ним? Бедняга, кажется, совсем сбит с толку: представьте, он уверен, что его обвиняют в краже мыла, — как вам это нравится?.. Пойду погляжу, однако, как и где он там устроился.