Шерлок Холмс и доктор Ватсон

– Он показал мне свою, как он выразился, кладовую. Кладовая самая настоящая, как в банке. Железная дверь, железная штора на окне, никакому взломщику не забраться, как он утверждает. Но у жены оказался второй ключ, и она вместе со своим возлюбленным унесла оттуда ни много ни мало – тысяч семь фунтов в ассигнациях и ценных бумагах.

– Ценных бумагах? Как же они смогут обратить их в деньги?

– Эмберли сказал, что оставил в полиции опись этих бумаг и надеется, что продать их не удастся. В тот день он вернулся из театра около двенадцати ночи и увидел, что кладовая ограблена, дверь и окно открыты, а беглецов и след простыл. Никакого письма, никакой записки – и ни слуху ни духу с тех пор. Он сразу же дал знать в полицию.

Холмс на несколько минут погрузился в раздумье.

– Вы говорите, он что-то красил в доме. Что именно?

– При мне он красил коридор. А дверь и деревянные части комнаты, о которой я говорил, уже закончил.

– Вам не кажется, что для человека в подобной ситуации это несколько необычное занятие?

– «Надо же чем-то занять себя, чтобы сердце не так саднило» – это его собственное объяснение. Разумеется, это странный способ отвлечься, так ведь на то он и вообще человек со странностями. При мне разорвал фотографию своей жены – разорвал яростно, в совершенном беспамятстве, с воплем: «Чтобы глаза мои больше не видели ее мерзкое лицо».

– И это все, Ватсон?

– Нет, есть еще одна вещь, и она поразила меня больше всего. Обратно я уезжал со станции Блэкхит. Сел в поезд, и только он тронулся, как я увидел, что в соседний вагон вскочил какой-то мужчина. Вы знаете, Холмс, какая у меня память на лица. Так вот, это определенно был тот высокий брюнет, к которому я обратился на улице. На Лондонском мосту я заметил его снова, а потом он затерялся в толпе. Но я уверен, что он меня выслеживал.

– Да-да! – сказал Холмс. – Конечно! Так вы говорите, высокий брюнет с большими усами и в очках с дымчатыми стеклами?

– Холмс, вы чародей. Он действительно был в дымчатых очках, но ведь я об этом не говорил!

– А в галстуке – масонская булавка?

– Холмс!

– Это так просто, милый Ватсон. Впрочем, перейдем к тому, что имеет непосредственное отношение к делу. Должен вам признаться: эта история, на первый взгляд до того простая, что мне вряд ли стоило ею заниматься, с каждой минутой приобретает совсем иной характер. Правда, во время вашей поездки все самое важное осталось вами не замеченным, но даже то, что само бросилось вам в глаза, наводит на серьезные размышления.

– Что осталось не замеченным?

– Не обижайтесь, дружище. Вы знаете, я совершенно беспристрастен. Вы справились со своей задачей как нельзя лучше. Многие и этого бы не сумели. Но кое-какие существенные частности вы явно упустили. Что думают об этом Эмберли и его жене соседи? Разве это не важно? Какой славой пользуется доктор Эрнест? Что, он и впрямь такой отчаянный ловелас? При вашем врожденном обаянии, Ватсон, каждая женщина вам сообщница и друг. Почему я не слышу, что думает барышня на почте и супруга зеленщика? Как естественно вообразить себе такую картину: вы нашептываете комплименты молодой кельнерше из «Синего якоря», а взамен получаете сухие факты. И все это пропало втуне.

– Это еще не поздно сделать.

– Это уже сделано. С помощью телефона и Скотленд-Ярда я обычно имею возможность узнавать самое необходимое, не выходя из этой комнаты. Кстати сказать, полученные мною сведения подтверждают рассказ старика. В городишке он слывет скрягой, с женой был требователен и строг. Что он держал в этой своей кладовой крупную сумму денег – святая правда. Правда и то, что доктор Эрнест, молодой холостяк, играл с Эмберли в шахматы, а с его женой, вероятно, играл в любовь. Кажется, все яснее ясного, и больше говорить не о чем, и все-таки... все-таки!..

– В чем же тут загвоздка?

– В моем воображении, быть может. Что ж, пусть она там и останется, Ватсон. А мы с вами спасемся от серой повседневности этого мира сквозь боковую дверцу – музыку. В Альберт-Холле сегодня поет Карина. Мы как раз успеем переодеться, пообедать и предадимся наслаждению.

Наутро я встал рано, но крошки от гренков и скорлупа от пары яиц на столе свидетельствовали о том, что мой друг поднялся еще раньше. Здесь же, на столе, я обнаружил второпях нацарапанную записку:

«Милый Ватсон!

Мне хотелось бы навести еще кое-какие справки относительно мистера Джозии Эмберли. Когда я их получу, мы со спокойной душой будем считать это дело законченным, а быть может, и нет. Я только просил бы Вас быть поблизости часа в три, так как не исключено, что Вы мне можете понадобиться.

Ш.X.».

Полдня я не видел Холмса, но в назначенный час он вернулся, серьезный, озабоченный, занятый своими мыслями. В такие минуты лучше было к нему не подступаться.

– Эмберли еще не приходил?

– Нет.