Шерлок Холмс

Обложка журнала „Стрэнд“, декабрь 1903.

Поэт-декадент и критик Артур Саймонс признался (или похвастался) приятельнице: „Не знаю, слышала ли ты о наших ночных скитаниях, наших исследованиях лондонских входов и выходов… Знаешь ли, я не заинтересован в том, что правильно, постоянно и условно добродетельно. Меня привлекает всё необычное, богемное, оригинальное: мне нравится попадать в странные места и встречаться со странными людьми. А ещё мне нравятся контраст, разнообразие“. Говорят, вскоре по приезде в Лондон Генри Ирвинг полюбил великий таинственный город, открыл для себя его тайные лазы и уголки, его развлечения, дешёвые театры и бесконечное разнообразие. В те дни он увлекался атлетическими упражнениями, был отменным пловцом, любил изучать закоулки и трущобы и бродить в странных местах.

Сомнительно, правда, чтобы подобные ночные скитания по „странным местам“ Лондона были приемлемы для богемных женщин. Однако для них были открыты заграничные приключения. В 1884 году леди Флоренс Дикси — путешественница, военный корреспондент, писательница и феминистка, — опубликовала поэму, которую написала в 1870-х годах во время одного из путешествий, озаглавленную „Бродяги и бездомные, или Богемное паломничество за границу“. Два десятилетия спустя путешествие окончательно утвердилось в качестве способа расширить женский кругозор. В 1907 году вышел рассказ Элизабет П. Рэмси-Лей „Богемные приключения“, написанный в форме мемуаров вдовы, путешествующей с компаньонкой (сестрой викария), решающей выйти замуж за итальянского управляющего гостиницы. Свадьба состоялась, и рассказчица утверждает, что, в широком европейском контексте, богемность ни в коем случае не „является доказательством склонности, которая, как утверждают некоторые историки, присуща человеческой расе, вернуться от цивилизации к варварству“. Она становится, что называется, почётной представительницей континентальной богемы.

„Ладгейт-сёркус в тумане“, Альберт Генри Фаллвуд, ок. 1905 г.

Время

Путешествия, расширяющие кругозор, требуют свободного времени. В классическом эссе о влиянии индустриализации на восприятие времени историк Э. П. Томпсон заметил, что „рецидивирующий вид бунта в рамках западного промышленного капитализма, идёт ли речь о богеме или о битниках, нередко принимает форму попирания настоятельной необходимости поддержания приличествующего хронометража“. С конца XVII века и далее, пишет Томпсон, время становится „валютой; оно не идёт, а тратится“; развивается чёткое разграничение между „работой“ и „жизнью“ — к тому же Томпсон отмечает, что появляется „досуг“ с его сопутствующими отраслями, вводится элемент регуляции, даже целенаправленности, культуре время уделяется по остаточному принципу.

Джон Лоуренс Тул, сэр Генри Ирвинг и Джон Симс Ривз, ок. 1880 г., Альфред Брайан.

Представители богемы, в сравнении с обычными рабочими, живут по своим собственным часам, предпочитая просыпаться и засыпать, когда заблагорассудится. Холмс, как мы знаем, „вставал обычно очень поздно, за исключением тех нередких случаев, когда не ложился спать всю ночь“ („Собака Баскервилей“). Иногда Ватсон слышит, как тот „расхаживает в ночи“ („Знак четырёх“). Всякий раз, когда Холмс уходит, Ватсон не знает, когда он вернётся („Берилловая диадема“). Даже сам Ватсон признаётся, что встаёт „безбожно поздно“ и бывает „крайне ленивым“ („Этюд в багровых тонах“); в „Знаке четырёх“ он почивает до полудня. Холмс планирует своё время в соответствии с каждым конкретным делом. В то же время многие представители богемы работали в сферах с чётким временным графиком: в театрах и журналах. Занавес должен был подниматься; газеты — выходить. Решение принимается кардинальное: изменить обычный распорядок дня, так что ночь становится днём, а день — ночью. Со своими собственными закрепившимися обычаями богемность, по сути, копировала, — выворачивая наизнанку, — то, чему идейно противопоставлялась.

Среди типичных богемных журналистов выделялись, с общего согласия, Джордж Август Сала (1828–1895), „настоящий представитель богемы, бонвиван“, и Эдмунд Йейтс (1831–1894), оба яркие разносторонние личности, корреспонденты с вкусом к сенсациям и ночным утехам. Среди представителей театральной среды, но более осмотрительных, всех остальных превосходил Ирвинг. Хотя он в итоге стал номинальным лидером своей профессии, он был типичным представителем богемы, когда пришёл к двойственности своей повседневной жизни. Как отмечает его последний биограф: