Шепот в ночи

– Слушайте, мисс Лонгчэмп, это серьезная ситуация. Мне нужно знать имя вашего опекуна и его телефон немедленно. – Доктор протянул мне бланк и достал ручку из своего верхнего кармана.

– Хорошо, сэр, – кивнула я и написала имя дяди Филипа и его номер телефона.

– Прекрасно, – доктор забрал у меня листок и повернулся, чтобы уйти.

– А мой брат? – спросила я.

– Его переведут в отделение интенсивной терапии. Там его подключат к капельнице с антитоксином. Он очень, очень болен, – сказал доктор. Он взглянул на Лютера, словно почувствовал, что Лютер знает, как это серьезно.

– Я могу увидеть его? – спросила я.

– Только ненадолго, – разрешил доктор. – Время посещений ограничено.

– Спасибо.

Я встала. Гейвин держал меня за руку все время, пока мы шли по коридору к смотровому кабинету. Когда мы заглянули, медсестра уже ввела Джефферсону капельницу и переодела его в больничный халат.

– Вещи вашего брата, – она отдала мне ночную рубашку и одеяло.

– Спасибо.

Мы с Гейвином подошли к каталке и взглянули на Джефферсона. Я заметила, что он двигает глазами под закрытыми веками, а затем его губы задрожали и замерли.

– Джефферсон, – позвала я его.

У меня болело горло из-за того, что я сдерживала истерику, а на груди, казалось, лежит триста пудов груза. Я взяла маленькую ручку Джефферсона в свою и подержала некоторое время.

– С ним все в порядке будет? – спросил Гейвин медсестру.

– Нам придется подождать, и тогда увидим. Он в хороших руках, – она одарила нас первой обнадеживающей улыбкой. Гейвин кивнул.

– Он – сильный малыш, – сказал он больше для того, чтобы успокоить меня.

Я нагнулась, поцеловала Джефферсона в щеку и прошептала на ухо.

– Прости меня, Джефферсон. Прости меня за то, что я взяла тебя с собой. Пожалуйста, поправляйся, пожалуйста, пожалуйста, – и слезы хлынули по моим щекам.

– Кристи, идем. За ним пришли, чтобы увезти его наверх.

Гейвин обнял меня, мы встали в сторону и смотрели, как санитар и медсестра покатили Джефферсона из комнаты по коридору. Мы шли за каталкой, пока они не въехали в лифт.

– Поднимитесь приблизительно через час, – попросила нас медсестра, когда двери закрывались. И мы остались стоять и смотреть на закрытые двери лифта. Сзади к нам подошел Лютер.

– Это ненадолго, – проговорил он, – потому что мы знаем, что и как на самом деле.

– Я не уйду, – сказала я.

Лютер кивнул, затем залез в карман брюк и вытащил деньги.

– Возьми это, – сказал он, протягивая деньги Гейвину. – Вам нужно что-нибудь поесть. Я собираюсь назад, посмотреть как там Шарлотта. Я передам этой вашей сестре, как тут дела. Может, у нее хватит порядочности и она приедет сюда проведать.

– Спасибо, Лютер.

Он пристально посмотрел на меня, и я увидела в его глазах слезы.

– Я буду молиться за него. Он отличный малыш, такой, какого бы я хотел.

Мы с Гейвином проводили его взглядом до выхода. После его ухода, мы повернулись и пошли дежурить у дверей отделения интенсивной терапии.

Я то засыпала, то просыпалась, положив голову на плечо Гейвина. Мы сидели на маленьком диванчике в приемном отделении интенсивной терапии. Напротив нас сидела пожилая женщина и смотрела в окно. Время от времени она промокала глаза своим кружевным платком. Когда она посмотрела на нас, то улыбнулась.

– Моего мужа прооперировали, – начала она. – Его состояние стабилизировалось, но для мужчины его возраста…

Ее голос отдалился, и она снова отвернулась к окну.

– Уже прошел час, Гейвин? – спросила я.

– Даже немного больше.

Мы встали и подошли к дверям. Я глубоко вздохнула, и мы вошли. Медсестра за столом в середине комнаты сразу же подняла на нас взгляд. Мы увидели пациентов, подключенных к кислородному аппарату, у некоторых ноги и руки были в гипсе.

– Мы хотим навестить Джефферсона Лонгчэмпа, – сказал Гейвин.

– У вас только пять минут, – коротко ответила медсестра.

– Как он? – спросила я.

– Без перемен. Он находится там, до конца и направо.

Мы пошли через палату. Я старалась не смотреть на других больных, но звук приборов, следящих за работой сердца, приглушенные голоса медсестер, то там, то тут раздающиеся стоны, вид окровавленных бинтов и люди, кто в бессознательном, кто в полубессознательном состоянии – все это подавляло. На сердце была тяжесть, и каждый вздох давался мне с усилием. Мне все чудилось, что мы ступаем по границе, разделяющей страну живых и страну мертвых. Мой маленький брат был посередине.

Джефферсон находился в отдельной комнате под кислородным колпаком. Свет не горел, комната была погружена во мрак. Он выглядел так же, только его подключили к прибору, следящему за работой сердца. Рана на ноге была вычищена и перевязана. Гейвин подвел меня поближе.

– Я и представить себе не мог, что он может так заболеть. Нам надо было что-нибудь предпринять прошлым вечером.

– Это моя вина. Я совершенно забыла, что он порезался об этот гвоздь.

– Не смей винить себя, – приказал Гейвин. Мы вернулись к медсестре, которая проверяла капельницу Джефферсона и его пульс.

– Как он? – спросил Гейвин.

– Хороший признак, что у него больше нет судорог, – ответила она.