Шепот теней

С каждым письмом дело шло легче, и через несколько дней я вспомнил об одном старом французском журналисте, которого часто встречал в Сайгоне в конце войны. Кажется, я уже рассказывал тебе о нем. Он работал в любое время дня и ночи, на террасе или в холле нашего отеля. Он писал, даже когда завтракал и ужинал. Однажды я не выдержал и спросил его: зачем? «Это помогает», – был его ответ. Я не понял, о чем он, ведь мне было двадцать лет. И только сейчас, написав тебе больше полусотни писем, я с чистой совестью могу с ним согласиться. Писанина действительно помогает. Одиноким и тем, кто боится. Тем, кто не хочет забывать и каждое утро впадать в отчаяние. В ней заключена поистине магическая сила, и мне ничего не нужно, чтобы ее пробудить, кроме карандаша и листка бумаги. Да, и еще точилки, это ты правильно заметил.

Я изложил на бумаге все, что казалось мне важным, с момента твоего рождения. Я вспомнил, как в первый раз взял тебя на руки, как впервые выкупал. И о наших походах на Пик, конечно, и о синих пятнах на твоей коже, которым мы поначалу не придавали большого значения. Вплоть до истории Майкла Оуэна и его родителей. И с каждой фразой, с каждой страницей мне становилось легче. Сейчас я вспоминаю тот вечер, когда ты лежал на диване больной и глаз не мог оторвать от книги. Я так за тебя испугался, что даже разозлился и велел тебе немедленно ее бросить. На что ты мне возразил: «Чтение помогает». От чего помогает? – не понял я. Ты долго молчал, но, когда заговорил, в твоем голосе не было и тени смущения. От болей в желудке. От скуки. От тоски. От отцовской глупости. Итак, чтение помогает. Как и письмо.

Вчера после обеда я основательно прибрался в доме. Уборка стала моим постоянным развлечением уже после того, как ты заболел. В прихожей я наткнулся на твои желтые сапоги и красную в синий горошек куртку, да так и застыл на месте, как будто вдруг услышал твой голос. Я смотрел на ростовые метки на куске дверной рамы, который привез на Ламму из нашей квартиры в Рипалс-Бей. Последнюю – сто двадцать восемь сантиметров – я сделал двадцать восьмого февраля. Ты всегда был слабым ребенком, с самого рождения.