Шепот питона

Я встала и, держа в руках туфли и колготки, двинулась к машине. Ноги непривычно ступали по асфальту, камушки впивались в подошву. Отряхнув их, я уселась за руль, отыскала в сумке телефон, но сперва дождалась, когда тот смолкнет, потому что он опять звонил. Я несправедлива к Туру. Ведь знаю же, что я для него намного больше, чем просто смазливая женушка. Прослушивать бесчисленные сообщения на автоответчике не хотелось, и я просто выключила телефоны — и свой, и Ибен. А потом поехала домой.

* * *

Остановившись перед домом, я некоторое время сидела в машине и разглядывала дом. Шаблонный, обыкновенный. Занавески на окнах я выбирала с тем расчетом, чтобы они не бросались в глаза. Туи в живой изгороди острижены так, как обычно стригут туи. Ворота недавно покрасили, садовая мебель новая и чистая. Никто из прохожих не заметит ни следа упадка и запустения. Это внутри мы гнием и зарастаем пылью.

Когда чувства берут надо мной верх, я нахожу спасение в одной фантазии, которая часто помогает мне уснуть. Я представляю, как убираю из дома мебель, одежду, игрушки и другие вещи — те, что за все эти годы успели заполнить дом. Представляю, как все это загружается в грузовик и как он уезжает. Затем я наливаю воду, беру швабру, тряпку и моющие средства. Начинаю с комнаты Ибен, из дальнего угла до двери, а оттуда перехожу в нашу с Туром спальню. Не жалея времени и сил, драю ванную на втором этаже, в которой мы чаще всего моемся. Закончив со вторым этажом, привожу в порядок лестницу, дальше прохожусь по гостиной, кухне, ванной и туалету на первом этаже, а еще по просторной кладовке, где у нас хранится всякое барахло. Под конец отмываю коридор, наводя в нем такую чистоту, какая была там, когда мы только въехали. Сверкающая люстра, белые половички на каждой ступеньке. Добравшись до крыльца, я встаю перед закрытой дверью, на которой не осталось ни следа нашего пребывания в доме. Ни единой бактерии, ни волосинки. Ритуал этот долгий, и я способна растягивать его до бесконечности. Он приносит мне покой.

Я медленно открыла дверцу машины и продолжала сидеть, глядя перед собой и будто дожидаясь чего-то. Наверное, как что-нибудь упадет с неба и изменит мою жизнь. В салон попадали капли дождя, но я и так уже вымокла.

Выйдя наконец из машины, я встала на цыпочки и заглянула в окно гостиной. Похоже, телевизор выключен. Сейчас уже так поздно, что Ибен, похоже, легла спать, а Тур только рад не слушать бормотанье телевизора. Будь его воля, он включал бы телевизор только во время выпусков новостей.

— Все ради тебя, доченька, — говорит он, когда она сидит перед телевизором, и гладит ее по светлым волосам.

Тур всегда был ей хорошим отцом. Разумным, но терпеливым. Это терпение — будто теплый карман, в котором сидит его маленькая семья.

Вообще-то странно, что он мне сегодня столько раз звонил. Прежде, когда я отправлялась проветриться, Тур такое не вытворял. Даже в тот раз, когда я переночевала в кемпинге, а домой вернулась лишь наутро. Опыт подсказывал ему, что я вернусь. И все, что от него требуется, — это включить свое обычное терпеливое «я» и ждать.

На входной двери висит табличка, которую Ибен смастерила в школе. Три улыбающиеся рожицы — двое взрослых и одна детская — и наши имена, выведенные по-детски квадратными буквами. Возле рожиц — большое дерево. Его Ибен наверняка помогла нарисовать учительница. «Семья Линд». Я погладила табличку. Мне очень хотелось бы понять тех матерей, которые говорят, что ради своего ребенка готовы на всё. Я и сама нередко это повторяю, вот только не сказать, чтобы искренне. Маленькие пузырьки любви никуда не делись: гордость за то, что ей многое удается, тревога, когда Ибен болеет… А вот более глубокой связи нет. Готова ли я ради нее броситься под поезд или выйти на медведя? Не уверена.

Похоже, Ибен сама убрала свою обувь — надо же, впервые! Возможно, она все же прислушалась к моим словам, все-таки девочка уже взрослая. Я улыбнулась и открыла шкаф, но обуви так не обнаружила. Куртки на крючке не было, на стуле она не валялась, и на подставке для обуви, куда Ибен клала куртку, когда была маленькой, ее тоже не было. Неужто она так разозлилась, что прошла в свою комнату не раздеваясь? Тур сидел на кухне. Когда я вошла, он поднял голову и посмотрел на меня. Телефон лежал рядом с ним на разделочном столе. Перед Туром стояла пустая чашка из-под кофе. Вид у него был встревоженный. Кожа будто посерела, на лбу залегли глубокие морщины. Я посмотрела в его голубые глаза и на глубокие залысины, которые самому ему не нравятся, хотя они, пожалуй, его красят. На Туре были чуть великоватые ему очки, которые он надевает, когда не находит своих любимых очков. Внутри у меня вдруг потеплело. Славный у меня муж; как мне вообще в голову пришло его бросить?

— Вы где были? — Тур поднялся.

Я взглянула на чистый разделочный стол. Вспомнила про оставленную в машине еду. Посмотрела на стул, где обычно сидит Ибен. На подоконник, куда она по вечерам кладет телефон, пока тот заряжается. Вот только сейчас ее телефон у меня.