Шепот гремучей лощины

Нянюшка ласково, но решительно разжала ее окаменевшие пальцы, забрала плачущую девочку. Наверное, ее доченьке в этот момент тоже было больно. Наверное, ей лучше быть как можно дальше от такой матери.

Дмитрий лежал на спине, запрокинув к ночному небу бледное лицо. В его широко раскрытых глазах отражалась луна, а на шее зияла рана. Черные края, обуглившаяся плоть.

Не взбунтовавшиеся, напуганные мужики убили ее мужа. Не нянюшка, одной рукой прижимающая к груди младенца, а второй сжимающая осиновый кол. Ее мужа убил монстр. Алекс фон Клейст наказывал Габи за неповиновение, резал по живому, забирал самое дорогое. Ее дочку, ее маленькую синеглазую девочку он тоже заберет. И нянюшка не сумеет его остановить. Не хватит на то ее сил.

– …Габриэла… – шепот со змеиной вкрадчивостью вполз в уши, и Габи зажала их перепачканными в мужниной крови ладонями. – Вот я и нашел тебя, моя прекрасная Габриэла…

Не шепот, а голос в ее голове. От голоса этого вибрируют кости черепа, а зубы хочется сцепить до хруста, до скрежета.

– Я долго тебя искал…

– Убирайся! – Она замотала головой в отчаянной попытке вышибить из нее этот ненавистный голос. Ничего не вышло…

– Я искал тебя, а нашел это удивительное место. Ты ведь чувствуешь его силу, моя прекрасная Габриэла? Если ты до сих пор жива, если разум тебя не покинул, значит я не ошибся.

– Пошел вон!!!

– Ты вела себя плохо, моя неукротимая Габриэла. Ты предала меня. А знаешь, что бывает за предательство? – Голос ворочался в ее голове, рвал на клочки, расшвыривал в стороны остатки разума. – Я не хотел его убивать. Твоего мужчину. Это слишком легкое наказание за то, что он посмел перейти мне дорогу. Он сопротивлялся, он даже ранил меня, моя коварная Габриэла, но это особенное место… оно дарит невероятную силу. Он бы стал хорошим рабом – сильным, послушным, голодным. Я бы посадил его на цепь у входа в твои покои, чтобы он охранял тебя, чтобы служил вечным укором…

– Ненавижу… – Она больше не кричала, она рвала на себе волосы. Прядь за прядью. Боль физическая заглушала боль душевную. Хоть на время…

– Миленькая… – Голос нянюшки снаружи – не у нее в голове. В голосе этом отчаяние и беспомощность.

– Ненавижу!

– Я больше не чувствую нашей с ним связи. Что ты сделала, Габриэла? Ты убила своего мужчину?

– Это ты его убил! – Если прочертить ногтем кровавую борозду на щеке, боль становится сильнее, а мысли перестают биться о кости черепа.

– А ты сходишь с ума, моя прекрасная Габриэла. Моя безумная Габриэла. Я чувствую это.

Да, она тоже чувствует. Слишком долго ее разум сидел на цепи, слишком долго не видел света. И сейчас, когда невидимые ледяные пальцы перелистывают ее воспоминания, словно стопку старых журналов, собственное грядущее безумие кажется ей неотвратимым. Ее доченька, синеглазая девочка из воздушного замка, дала ей отсрочку, позволила продержаться, дождаться их встречи. Но фон Клейст прав, она больше не прекрасная Габриэла, она безумная Габриэла, место которой в высокой белокаменной башне, которую он для нее построит.

– Обойдемся без сантиментов! – Голос больше не в ее голове, а за ее спиной. И фон Клейст за ее спиной. Насмешливый, надменный, с головы до ног залитый кровью. – Без сантиментов и белокаменной башни. Отдай мне ребенка, старуха!

– Не приближайся! – Голос нянюшки загремел, и сама она сделалась вдруг высокой, высокой и грозной.

– Ловко. – Фон Клейст хохотнул, вытер лицо тылом руки. – Я слышал про колдунов, но никогда не встречался лично. Что это? Гипноз? Какие еще ярморочные трюки ты мне покажешь, старуха?

Высокая фигура, в которой уже не узнать человека, замахнулась, осиновый кол со свистом пролетел мимо фон Клейста. Тот снова хохотнул.

– И где твои силы, ведьма? На что еще ты способна? Ради чего? Скажи мне, старая, зачем рисковать своей жизнью ради жизни той, которая уже и так на краю пропасти? Отдай мне ребенка!

Он говорил и медленно приближался. Движения его были по-змеиному плавные. Все кроме одного, самого последнего. Быстрый выпад, яркий всполох лунного света на клинке – и та, что всего мгновение назад была огромной и грозной, с тихим стоном упала на колени, превращаясь в смертельно уставшую и, кажется, смертельно раненную старуху.

Нянюшка до последнего цеплялась за сверток с ребенком, но пинок сапога отшвырнул ее к Габи, обеих повалил на землю, как фигурки на шахматной доске. И обе они зарычали. Ничего человеческого больше не осталось ни в одной из них. Их человечность, закутанную в черный вдовий платок, уносили прочь.

Габи бросилась следом, ослепленная яростью и страхом. Бросилась и напоролась на стальное жало. Теперь только это жало, острое и беспощадное, удерживало ее на ногах. Оно и холодный взгляд фон Клейста.