Шекспир, Жизнь и произведения

Все эти внешние черты Шекспир не нашел в хронике. Он так живо представлял себе индивидуальные качества Готспера, что создавал даже его внешность по их образцу. Перси так вспыльчив, что говорит восклицаниями; он так необузданно страстен, что становится рассеянным и забывчивым. Он не может вспомнить имен, которые хочет привести. Когда заговорщики принимаются за дележ страны, он вдруг вскакивает с проклятием на устах: он не захватил с собой своей карты. Когда он рассказывает, он так проникается своей темой и спешит с такой страстностью высказать основные мысли, что забывает массу второстепенных подробностей (I, 3):

Да видите ли, меня сечет и бичует, как розгами, стрекочет, как крапивой, терзает, как муравьями, только что услышу об этом гнусном хитреце Болингброке! Во время Ричарда - как называете вы это место - да будет оно проклято! - оно в Глостершире - ну, где еще засел безумный герцог, его дядя, его дядя Йорк, - где я в первый раз преклонил колена перед этим улыбающимся королем, перед этим Болингброком, когда вы возвращались с ним из Равенсборга?

Когда кто-нибудь с ним беседует, он сначала слушает внимательно, но затем его мысли принимают другое направление. Он совершенно забывает, где находится и о чем идет речь. Он рассеян. Когда леди Перси заключает свою длинную, трогательную просьбу словами (II, 3):

У моего супруга есть какая-то тяжелая забота; я должна ее узнать, иначе он не любит меня.

Он, вместо всякого ответа, восклицает:

Эй, кто там есть! Отправился Вильям с пакетом?

Слуга. Да уж с час тому назад, мой лорд.

Перси. А Ботлер - привел лошадей от шерифа?

И когда Перси все еще не отвечает, жена грозит ему с кокетливой нежностью:

Послушай, Гарри, я ей-богу переломлю твой мизинец, если ты не скажешь мне всей правды.

Эти слова рисуют в высшей степени пластично отношения обоих супругов.

Эта рассеянность далеко не случайная или исключительная. Принц Генрих считает именно ее самой характерной его чертой (II, 4):

Я еще не усвоил себе привычек Генри Перси, этой северной горячки, что убьет тебе шесть или семь дюжин шотландцев на завтрак, умоет руки да и скажет: "Черт ли в этой покойной жизни! Мне давай дела!" - "Милый Гарри, скажет жена, - сколько же ты убил нынче?" - "Напоите моего чалого! закричит он, а через час ответит. - Безделицу, малость! Штук сорок!"

Шекспир потратил все свое искусство на то, чтобы придать речам и описаниям Перси ту пластичность, которая не превышала способности поэтического творчества, и наделить его той естественностью, которая возносила преднамеренную грубость незаконного сына Фолконбриджа в более чистую сферу. Готспер оправдывается против обвинения, что не желал выдать пленных, и начинает свою защиту характеристикой придворного, явившегося к нему с этим требованием (I, 3):

Я помню, что по окончании битвы, когда распаленный яростью и жаркой сечей, я стоял, опершись на меч, утомленный, едва переводя дыхание, явился какой-то лорд, разодетый в пух, разряженный, как жених, раздушенный, как торгаш модами, с недавно выкошенным подбородком, очень похожим на сжатое поле.

Но Перси не довольствуется этой общей характеристикой; он не ограничивается теми словами, которые придворный говорил относительно пленных, а приводит целые отрывки из его пустой болтовни:

Меня взбесило, что он был так раздушен и говорил, как фрейлина, о пушках, о барабанах, о ранах - да сохранит нас Боже от этих пометок! Он уверил меня, что при ушибах внутренностей спермацет - наидействительнейшее лекарство; что чрезвычайно жалко, когда выкапывают из недр невинной земли гадкую селитру, которая губит подлейшим образом так много прекраснейших людей, и что он сам давно был бы воином, если бы не скверные пушки.

Причем здесь "спермацет"? К чему вообще эти подробности при передаче такого незначительного и смешного факта? Причина ясна. Эти детали вызывают, благодаря своей жизненности, полную иллюзию. Так как сразу трудно угадать, что, собственно, заставляет Перси упомянуть об этом ничтожном обстоятельстве, это последнее не производит впечатления вымысла. Это ничтожное слово вызывает все остальные представления. Если то была правда, то и все остальное - правда. И вот мы видим явственно, как Генри Перси стоит на поле битвы при Гольмедоне, покрытый пылью и кровью; как рядом с ним придворный кавалер затыкает себе нос, когда мимо проносят трупы, и дает молодому полководцу свои медицинские советы, приводящие его в бешенство.