Кроме того, здесь, как и в «Гамлете», есть возможность предположить, что современные события придали большую свежесть и больший интерес в глазах Шекспира литературным впечатлениям, сообщенным хроникой. Тот же самый эпизод из жизни короля Иакова, которого мы коснулись, говоря о «Гамлете», представлял известные параллели и с этим сюжетом. Как Макбет едет вперед в свой замок, когда должен принять у себя Дункана как гостя, так и Александр Рутвен, как скоро король обещал ему посетить его, поспешил в Перт, чтобы там быть ранее Иакова. Он был задумчив и рассеян на банкете, устроенном в честь короля, как, вероятно, был и Макбет на торжественном пиршестве, приготовленном им для Дункана. И Александр Рутвен отвел Иакова в ту комнату, где сделал попытку убить его, подобно тому, как Макбет отводит своего короля в спальню, которую Дункану не суждено покинуть живым.
Шекспир изложил этот сюжет походящим к нему стилем, порывистым до стремительности, кратким до сжатости, где картины следуют непосредственно одна за другой, но где общие философские мысли встречаются лишь в весьма скудном количестве, — стилем, служащим выражением для ужаса и вполне подходящим для возбуждения ужаса, — стилем, основной тон которого почти не изменяется, только смягчается в трогательном и потрясающем разговоре леди Макдуфф с ее маленьким сыном, и лишь на время прерывается там, где в пьесу вплетен бесподобный шуточный монолог привратника.
Вся драма с начала до конца занимается двумя главными лицами, Макбетом и его женой; в их внутреннем мире происходит существенное действие. Прочие лица лишь слегка очерчены.
Песня ведьм, открывающая трагедию, заканчивается чудесным стихом, в котором прекрасное и безобразное ставятся одно на место другого:
И глубокого смысла исполнена та черта, что Макбет, не слыхавший этого припева, напоминает его в самой первой своей реплике:
Столь безобразного и столь прекрасного я никогда не видел в один и тот же день.
Эти слова как будто раздаются у него в ушах; это знаменует, что между ним и ведьмами существует таинственная связь. Да и вообще такого рода тонких совпадений и контрастов найдется немало среди реплик этой трагедии.
После того, как леди Макбет, которую поэт выводит перед зрителями совершенно законченную в ее злобе (I, 5), произнесла сама себе:
следующая сцена открывается счастливым настроением и прелестными картинами, заключающимися в производимом ниже обмене репликами:
Тотчас после того поэт снова углубляется в изучение этой худой, хрупкой и жестокой женщины, снедаемой властолюбием и жаждой блеска, этой женщины, которая, отнюдь не будучи той невозмутимой отравительницей, какою она тщится сделаться, в силу своей несравненно более твердой воли подстрекает своего мужа совершить преступление, обещанное им, по ее словам:
Так велико ее зверство. И все же леди Макбет менее сильна, чем хочет казаться. Ибо, приготовив кинжалы для мужа, она тотчас же после того говорит: