Шекспир, Жизнь и произведения

Это уж слишком пламенный энтузиазм. Однако нельзя отрицать, что главная притягательная сила этого образцового произведения кроется в несравненном образе Клеопатры и в том художественном увлечении, с каким написал его Шекспир. Но величие этой всемирно-исторической драмы проистекает от гениальности, с какой Шекспир переплел частные отношения влюбленных с судьбами государств и ходом истории. Как Антоний погибает вследствие союза своего с Клеопатрой, так погибает и римская республика вследствие соприкосновения трезвого и закаленного запада с негой и роскошью востока. Антоний - Рим, как Клеопатра - Восток. Когда он гибнет жертвой восточной неги, то вместе с ним как бы угасает само величие Рима и сама Римская республика.

Не честолюбие Цезаря и не убийство Цезаря, а лишь это происшедшее четырнадцать лет спустя самоуничтожение римского величия производит впечатление глубокого падения мировой республики, всеобъемлющего крушения, которое Шекспир здесь, как и в "Лире", хочет дать почувствовать читателю.

Это уже не трагедия семейного и замкнутого в известные пределы круга, как, например, заключение "Отелло"; в ней нет светлого и сулящего лучшие времена Фортинбраса, принимающего наследие Гамлета; победа Октавия лишена блеска, и с ней не соединено никаких упований. Нет! Заключительная картина здесь именно то, что с самого начала Шекспир задумал изобразить, когда его привлек к себе этот грандиозный сюжет - картина кончины античного мира.

ГЛАВА LIX

Уныние и презрение к людям. - Тоска - тоска!

Душа Шекспира, которая, как музыкальный инструмент, звучала такими веселыми и трогательными, забавными и страстными, печальными и гневными напевами, теперь расстроена. Расстроена эта душа, некогда исполненная возвышенных чувств и глубоких дум, сохранявшая даже в вихре страстей неизменное равновесие и сдержанную твердость.

Жизненная мудрость Шекспира проникнута теперь пессимистическим отвращением. Под влиянием своей меланхолии он подмечает только отрицательную сторону действительности. Его шутка превратилась в горький сарказм, остроумие - в жестокое издевательство. Было время, когда он наслаждался весенней зеленью и свежими, сочными красками, которыми блистала жизнь, потом наступила эпоха, когда весь мир представлялся ему в мрачном цвете, и когда ему казалось, будто на все светлое и прекрасное спускаются густые тени, и эти тени затемняют собою прежние, яркие краски. А теперь настает время, когда жизнь ему кажется более чем отвратительной, когда он сознает, что воздух отравлен подлостью, и грязь покрывает землю. Шекспир окончил теперь свое первое кругосветное путешествие вокруг мировой жизни. Он страшно отрезвился.

Надежды и разочарования, грезы и желания, жизнерадостное ликование и участливое сострадание, воинственный пыл и гордость своей победой, вдохновенный гнев и бешеное отчаяние, словом, все чувства, переполнявшие его душу, как будто испарились, и все ощущения слились в одно бесконечное презрение. Да, презрение - теперь господствующее настроение в сердце Шекспира, человеконенавистничество самых грандиозных размеров, которое переливается в его жилах вместе с его кровью; презрение к князьям и к народу; презрение к героям, которые в действительности просто фанфароны и забияки, тем более трусливые, чем они знаменитее; презрение к художникам и писателям, которые при виде заказчика или покровителя льстят, раболепствуют и разыгрывают паразитов; презрение к старикам, которые только напыщенные, выжившие из ума болтуны, или лицемерные, хитрые негодяи, и к молодежи, которая легкомысленна, бесхарактерна и излишне доверчива; презрение к дуракам энтузиастам и к глупцам идеалистам; презрение к мужчинам, которые или грубы и злы, или настолько наивны и чувствительны, что рабствуют перед женщинами, и к прекрасному полу, который отличается слабостью, чувственностью, непостоянством, лживостью и коварством. Глуп тот, кто доверяет женщине, кто свои поступки согласует с ее капризными желаниями. Медленно подготовлялось такое настроение в душе Шекспира.

Мы видели, как оно постепенно надвигалось.

Впервые оно проявилось в трагедии "Гамлет", но еще в очень скромной форме в сравнении с той горечью, которая теперь наполнила все его существо. Только как шепот или дуновение ветерка прозвучали слова Гамлета, намекавшие на его мать: "непостоянство, имя твое - женщина". Но что касается Офелии, то она отличалась скорее нежностью, чем бесхарактерностью, и ее нельзя назвать ни коварной, ни вероломной. Даже королева Гертруда не была лживой особой.