Шекспир - Пушкин - Булгаков

«Граф! Считаю себя вправе и даже обязанным сообщить вашему сиятельству о том, что недавно произошло в моем семействе (посыл Николаю Павловичу). Утром 4 ноября я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены (в чем оскорбительность, не сказано; вздрогните, Ваше Величество, если вы его еще не прочли). По виду бумаги (можно было купить в любом писчебумажном магазине), по слогу письма (что за препятствие для Пушкина – слог?!), по тому, как оно было составлено, я с первой же минуты понял, что оно исходит от иностранца, от человека из высшего общества, от дипломата (история с Нарышкиной была уже почти забыта, тем более не знали ее дипломаты). Я занялся розысками. Я узнал, что семь или восемь человек получили в один и тот же день по экземпляру того же письма, запечатанного и адресованного на мое имя под двойным конвертом. Большинство лиц, получивших письма, подозревая гнусность (вот как я квалифицирую ваше поведение, Николай Павлович), их ко мне не переслали (ага, утечка возможна!).

В общем все были возмущены таким подлым и беспричинным оскорблением (вы, Николай Павлович, подлец!); но, твердя, что поведение моей жены было безупречно, говорили, что поводом к этой низости (еще один эпитет поведению императора) было настойчивое ухаживание за нею г-на Дантеса. Мне не подобало видеть, чтобы имя моей жены было в данном случае связано с чьим бы то ни было именем… (Мы ведь понимаем, что дело тут не в Дантесе?) Тем временем я убедился (как?), что анонимное письмо исходило от господина Геккерна, о чем считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества. Будучи единственным судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю.»

Письмо короткое, но удивительно емкое, выверенное до каждого слова – и каждым словом обращено не к Бенкендорфу, а к царю.

В.К.: Характерный для Пушкина эпиграмматический ход: сказать все, что думаешь, практически в глаза обидчику, формально обустроив все так, будто речь о другом человеке.

Н.П.: Ну да, и, понимая, о ком и о чем идет речь, Бенкендорф должен был стать невольным посредником в передаче этой эпиграммы. Но письмо не было отослано Бенкендорфу (да это тогда и не входило в планы Пушкина) – оно было лишь показано Жуковскому, чтобы испугать его и заставить организовать встречу Пушкина с царем. Жуковский пришел в ужас (это видно из оставленного им письменного свидетельства) и на этот раз такую встречу тут же организовал – через два дня, 23 ноября. Впоследствии письмо Бенкендорфу было отправлено в Третье отделение Жуковским – он обнаружил его оригинал среди бумаг Пушкина через две недели после смерти поэта. Оно было засекречено вместе с другими материалами и даже не передано в Комиссию военного суда, учрежденную при лейб-гвардии конном полку по факту дуэли Дантеса и Пушкина. Однако при всей засекреченности процедуры расследования по России разошелся «самиздат», содержавший свод документов, объясняющих обстоятельства дуэли и смерти Пушкина, где под №2 числилась точная копия письма Пушкина к Бенкендорфу от 21 ноября 1836 года – при том что подлинник письма обнаружился лишь через четверть века. Совершенно очевидно, что Пушкин обеспокоился тем, чтобы письмо не пропало и обязательно всплыло.

И, наконец, четвертый документ – преддуэльное письмо. Оно общеизвестно, а здесь для нас важен следующий абзац:

«Поведение вашего сына, – пишет он Геккерну, – было мне давно известно и не могло оставить меня равнодушным. Я довольствовался ролью наблюдателя с тем, чтобы вмешаться, когда почту нужным. Случай, который во всякую другую минуту был бы мне крайне неприятен, пришелся весьма кстати, чтобы мне разделаться: я получил анонимное письмо.»

По Пушкину, не письма явились катализатором вызова на дуэль, а наоборот, решение «разделаться» «случайно» совпало с получением письма! Какая, однако, удача – эти самые письма, подвернувшиеся в нужный момент! Главное, – эти письма в тот момент были нужны ему одному и никому больше, потому что, как я уже говорил, сложившийся расклад устраивал всех (включая и его жену), кроме самого Пушкина! Каков мистификатор!

В.К.: Что, с вашей точки зрения, сказал Пушкин царю при втором, последнем разговоре, если тот санкционировал убийство – пусть просто закрыв на него глаза? Ведь царя, как вы сами сказали, ситуация устраивала, в то время как дуэль ситуацию взрывала.