Шекспир

Сомнение в Шекспире — пример такого же ошибочного построения, как сомнение в холокосте, хотя, разумеется, с иным моральным подтекстом. Сначала сомневающиеся отбрасывают самое очевидное объяснение события, потому что оно противоречит их глубоко субъективному убеждению: пьесы мог написать только ученый-юрист-аристократ; немцы не могли организовать возведенного в систему геноцида. Затем сомневающиеся перетолковывают свидетельства, подгоняя под свою идею фикс: …авторы пьес о поездке на Парнас утверждали, что Шекспир — неграмотный; печи в Аушвице пекли хлеб. Одновременно факты, противоречащие их убеждению, объясняются заговором: Бен Джонсон лжет; выжившие узники концентрационных лагерей лгут. Отсутствие любого свидетельства — упоминания книг в завещании Шекспира или свидетельств о рождении у жертв холокоста — объявляют доказательством обмана…^{2}

Спорить с ними бессмысленно, поскольку это не теория, это — вера. А как спорить с верой? Автор, хотя и объявивший свою книгу «концом вопроса об авторстве», прекрасно сознает, что конца «вопросу» нет, поскольку невозможно не только найти, но даже помыслить аргументы, которые сомневающиеся примут:

Предположим, была бы вскрыта могила Энн Шекспир и в пальцах скелета обнаружен листок с сонетом, подписанный Шекспиром; разве это убедило бы сторонников Оксфорда? Они заявили бы, что сонет списан с рукописи графа, а Шекспир, воспользовавшись своим положением того, кто посвящен в тайну, выставил себя поэтом перед женой^{3}.

Бессмысленностью спора с антистрэтфордианцами объясняется тот факт, что сильные аргументы последнего времени посвящены не опровержению какой-то одной версии, а объяснению принципов их возникновения и разоблачению неосведомленности их авторов, прибегавших с самого рождения «шекспировского вопроса» к подлогу и подтасовке. Именно так поступил Джеймс Шапиро в своем анти-антистрэтфордианском бестселлере — «Оспоренное завещание. Кто же писал за Шекспира?»^{4}.

Серьезные шекспироведы обычно брезгливо отмахиваются от обсуждения дилетантских расследований, уводящих в область массовой культуры. Так что Шапиро сделал то, чего обычно не делают: продемонстрировал порождающий механизм подобных фантазий.

* * *

На благодатной почве массовой культуры «шекспировский вопрос» расцвел так буйно (еретиками они называют уже не себя, а стрэтфордианцев!), что стало невозможным промолчать. Его пришлось заметить, на него приходится отвечать. И, вероятно, одним из ответов должно стать изменение жанровой стратегии — как писать шекспировскую биографию. Потребность обновить жанр очевидна в книгах последнего времени.

Итоговыми в разработке шекспировской биографии стали в 1970-х работы Сэмюэла Шенбаума. Он воссоздал историю того, как писали о жизни Шекспира (1971, 2-е изд. 1991) и как формировалась документальная основа этого жизнеописания (1974; краткий вариант этой книги переведен на русский язык).

Недавние биографии Шекспира (а на английском языке заслуживающие внимания книги появляются каждые два-три года) обнаруживают тенденцию не к воссозданию целого, а к его фрагментаризации. Кэтрин Данкен-Джоунз прямо поставила к своей книге подзаголовок — «Сцены из жизни». Питер Акройд подзаголовка не ставил, но также пишет эпизодами-вспышками. Серьезные исследователи сосредоточиваются на каких-то отдельных проблемах или периодах; основополагающим для построения шекспировской биографии стали попытки новой реконструкции ранних «утраченных лет» (Э. А. И. Хонигманн, Э. Сэме).

Биографы как будто дают понять (после полутораста лет усилий!), что мы еще не готовы предложить всю картину шекспировской жизни в ее связности, что добросовестнее будет остановиться на каких-то ее эпизодах, по поводу которых у тебя есть либо особое мнение, либо новые материалы. Это тоже своего рода — по умолчанию — вызов антистрэтфордианцам с их вошедшей в привычку легкостью разгадывать загадки, словно решая ребусы и кроссворды.