Шейх и звездочет

Новыми знакомыми, особенно молодыми, Гайнан не брезговал. Он быстро превращал их в своих приятелей, в помощников, в мальчиков на побегушках, а случалось, и в сообщников. Весомых дел Гайнан давно не проворачивал, не то, что в сороковые-роковые, когда был молод, силен, когда одновременно было и проще работать, и сложнее, точней — опаснее, но натура, и спустя почти двадцать лет после войны, требовала, и он худо-бедно да промышлял, не давал своей беспокойной крови застояться. Как клептоман, не мог он без этого. Чесались руки, ныла душа. А помощники, считал он, нужны были, как раз больше для тоскующей души, чем для дела. Сказывался, должно быть, и возраст, возникла потребность кого-то уму-разуму поучить, понаставничать. Подвернулись Жбан с Килялей. Но пока дальше приобщения Киляли к перепродаже мяса дело не пошло, да и то делом не он занимался, а его мать. Он так — передай то, сообщи это... Жбан — антипод Киляле, тип перпендикулярно-лопоухий, хамоватый, туповатый. Но такие тоже нужны. Вот же надумал сделать приятное — «подарить» пушку с обоймой боевых патронов. Оставалось принять дар.

После матча Гайнан позволил уговорить себя пойти познакомиться с Пичугой, «профессорским сынком, вчера золотым медалистом в школе, а сегодня студентом, но все равно парнем в доску своим».

Александр Пичугин появился из полутьмы раздевалки красивый, свежий, лучезарный, с белой ниточкой пробора на влажных после душа волосах. «Как утренний трамвай!» — восхитился Киляля.

С первых же слов блестящего юноши Гайнану стало ясно, кто перед ним. И на уши, торчащие, как у белки, можно было не смотреть: честолюбец, нарцисс. Это был первый вывод, важный вывод, но не такой, как второй, который Гайнан сделал для себя после получаса общения с троицей: эти оба — и Жбан, и Киляля — у этого форварда на поводу. Но с какой стати? Киляля — ладно, на то он и Киляля, должен соответствовать прозвищу, а вот Жбан? Не золотая же медаль в школе и не умение гонять футбольный мяч покорили балбеса.

В тот летний день Гайнан сказал форварду кучу лестных слов по поводу его прекрасной игры с «Трудрезервами» и двух великолепных плюх, которые он замочил просто мастерски. Гайнан знал, как вынимать лестью душу. Для чего ему профессорский сынок, он еще не представлял себе, но ясно было — пригодится.

После неудачной сделки у озера, распрощавшись с озадаченным Жбаном, Гайнан Фазлыгалямович отправился на школьный двор взглянуть, нет ли там случаем Пичуги.

Пацанов за школой, как обычно, вилось — уйма. Слонялись, бренчали на гитаре, травили анекдоты... Пичуги нема. Гайнан неназойливо поинтересовался, не видел ли кто Пичуги, и ему сказали: граф Пичугин теперича на школьный двор не ходит — женился Пичуга.

— Женился?

— Женился.

Прошла неделя. Пичуга не объявлялся. Гайнан забеспокоился, под толщей времени «вальтер» мог раствориться. Он стал подумывать, не вступить ли со Жбаном в новые переговоры, чтобы, японский бог, согласиться на все его условия, чего там каких-то полста рублей, подумаешь! Но тут зверь сам прибежал на ловца.

Он заскочил к звездочету, у которого волей провидения находился Гайнан. Заскочил, открыл рот — Гайнана здесь увидеть не чаял, но быстро овладел собою и мягко, непринужденно, точно в старенький трамвай на ходу, вошел в беседу взрослых.

Слово держал Николай Сергеевич. Он говорил, восседая на заоблачной кушетке, что живут они все сейчас в подлинную историческую оттепель, в настоящее половодье раскрепощенной политической, экономической, общественной, научной мысли.

— Это взлет, высвобождение из пут. И прорыв Гагарина в космос, ей-богу, знамение! Оно и объективно, и символично, и поэтично... Гагарин не мог взлететь ни в какой другой год ранее. Именно в этот, в наш, в тысяча девятьсот шестьдесят первый! Попомните мои слова, наступает Великанье Время, Великанья Эпоха.

— Великанье время? — кривил толстые губы Гайнан. — Героя войны и всех наших побед, с чьим именем на устах на смерть шли, окакали с головы до ног — вот вам и великанье! А за границей что творится? Патриса Лумумбу хлопнули...

Николай Сергеевич тактично выслушивал возражения ветерана войны и вновь принимался доказывать, что история человечества достигла поворотного момента.

Гайнан хмурил лоб, делая вид чрезвычайной заинтересованности беседой, а сам краем глаза следил за Пичугой и видел, как и тот в игры играет, вроде бы слушает и поддакивает звездочету, а мозгами-то мозгует о другом. Ясно о чем. О том, с чего глаз своих оторвать не может. Саквояж не дает ему покоя, желтый саквояж под дубовым письменным столом, саквояж, полный драгоценных открыток. Узнал от Жбана об отказе честного фронтовика заниматься воровством и теперь озабочен: каким же образом заполучить коллекцию? Жук! А словечки льет кругло, они у него, как голышики из земснаряда сыплются. Ничего не скажешь, интеллигент, сын профессора! А все туда же, а? под дубовый стол.

Когда Пичуга, выбрав себе, как в публичной библиотеке, книгу для научно-популярного чтения, засобирался, Гайнан тоже поднялся:

— Дела, дела...