Шейх и звездочет

Мотоцикл, как запаренный жеребчик, стоял на берегу, склонив переднее колесо набок. Хозяина не видать. Мы прислонили велосипеды к коляске и запрыгали по плотам, которым в том месте ни конца, ни края, словно кто-то надумал вымостить бревнами всю Волгу. Покуда отыскали окно вольной воды, упарились.

…Сидели рядышком. Шаиху на рыбалке везло, и я обычно пристраивался к нему поближе. Порой так закидывал удочки, что лески наши спутывались. Шаих терпел, а я за компанию тоже не без улова оставался.

Не клевало. Из-за горы бревен на берегу выглянуло огромное красное солнце и поплыло по чистому небу, быстро уменьшаясь и бледнея. Вода заблестела, все ожило вокруг, замелькали короткохвостые береговые ласточки, на мой поплавок села стрекоза. Прогнать ее сквозь навалившуюся неотвязную дрему сил у меня не хватило.

Проснулся, когда солнце уже вовсю слепило из зеркала воды, и по ее зеленовато-голубой глади, будто по опрокинутому небу, потянулись редкие дневные облака. А Шаих все сидел на прежнем месте, слегка покачиваясь и не сводя глаз с удочек, — вот-вот белугу вытащит.

Я хотел было перевернуться на другой бок, как вдруг он схватил донку и быстро-быстро стал выбирать лесу. Добыча выпорхнула из отраженных облаков, точно шальная птица. Сорвалась с крючка, заплясала по бревнам, уж и водица рядом… Шаих изловчился, цапнул пятерней, но рыба выскользнула из руки, и тогда он молниеносно, с одного взмаха пригвоздил ее к плоту финским ножом, который бог знает когда еще подарил ему сосед Николай Сергеевич Новиков (финка была старинной, кожаные ножны ее истлели, деревянная рукоятка сгнила, и Шаих выточил и приладил новую).

Под острием ножа был линь. Не такой крупный, каким показался сперва (потому-то и не сачил его сачком), но все равно солидный, толстый, с запорожскими усами.

— Не слинял чуть линек-то, — заметил я. — Скользкий, гад.

— А-а!.. — сказал Шаих. Он не рисовался, не перед кем было, да и не в его характере. На любой рыбалке, при любой поклевке он думал о большой рыбе. Он был рыбак.

Помню: мы еще совсем птенцы-оперыши, зима на дворе, моя мама высаживает из русской печи румяные эчпочмаки, жарко в общей кухне, запашисто. По какому поводу праздник? — Отец ли из командировки вернулся (он работал шофером на грузовике), брат ли стипендию или расчет за целину, где поработал прошлым летом, получил? Неважно, главное — праздник для всех, всем домом будем угощаться.

А он на рыбалку…

Зимняя рыбалка у нас в городе тогда только-только зарождалась. Толчком новой страсти горожан послужил пуск Куйбышевской ГЭС, когда перекрытая плотиной Волга разлилась вдруг морем-океаном, а вертлявая Казанка — широченной рекою.

— Куда ж ты, Шаих? — удивилась мама. — Пироги готовы.

— Червей надо накопать, пока светло.

— Какие зимой черви?

— Обыкновенные, просто они сейчас поглубже сидят.

— Покушай сначала.

— Потом.

Он нахлобучил отцовскую шапку, защелкнул на телогрейке ремень со звездой на бляхе и пошел.

Червей мы копали в овраге — на Ямках, как мы называли тот громадный извилистый овраг за школьным двором. Там летом окрестные жители и картошку сажали, там же, на ближнем склоне, и свалка прижилась, а подальше, за поворотом, на дальних Ямках блестело озеро, на котором устраивались преславнейшие морские бои: весной — на льдинах, летом — на чем попало: на плотах из сваленных заборов, флотилиях из бочек, носилок, автомобильных шин… Бывало, с какого-нибудь «крейсера» в воду разом человек по десять летело.

Зимой озеро превращалось во множество хоккейных площадок, а склоны Ямок — в раздолье для лыжников. Здесь и слалом крутили, и с трамплинов сигали, и на одной лыже с подрезанным задком такие кренделя выписывали — залюбуешься!

Неукатанной оставалась лишь занесенная снегом свалка ближних Ямок. Туда и направился Шаих.

Холода стояли суровые. А может, и не очень. Все-то мы склонны преувеличивать, что окружало нас в детстве. Но сугробы уж точно были громадными, провалишься — с руками уйдешь.

Шаих начал орудовать лопатой на северном склоне, где снежка навалило поменьше, он весь собрался в своеобразный калфак, или точнее, — козырек на лбу обрыва. Сначала работа шла хорошо, а вот когда докопался до земли да взялся за ломик, да зазвенел он у него в руках, тогда, должно быть, вспомнил о пирогах и теплой печке. Хотя не той он породы — упрямец. Искры летели из-под каленого металла. Не земля, а бетон. Но все же постепенно, нехотя, сантиметр за сантиметром она стала уступать.

А когда на штыке лопаты шевельнулся долгожданный червячок, снежный козырек рухнул. Снаружи от Шаиха лишь отцовой шапки завязочки бантиком остались… Другой бы там, пожалуй, так и застыл до весны, заживо погребенный. А он выбрался. И снова принялся за свое. И вернулся-таки с червями. Вялыми, правда, но живыми.

На следующий день рано утром, ежась в промерзлых сенях, я пожелал ему успеха, и он растаял во тьме и холодрыге.