Шейх и звездочет

Они еще посидели немного друг подле друга, Семен Васильевич в своем кожаном вращающемся кресле, Шаих — у торца письменного стола на жестком с высокой готической спинкой стуле. Профессор все-таки не удержался и предпринял попытку объяснить свою просьбу сначала, но в коридоре послышались какие-то волнения, возня, кто-то пришел, и с ним, с пришедшим, сразу несколько человек вступили в страстные переговоры, сначала полушепотом, затем в полный голос и громче.

— Это Саша... — медленно, почти не разжимая рта, произнес Семен Васильевич, спрыгнул с кресла и ринулся из кабинета.

Оставаться одному в чужой комнате было неудобно, да и засиделся, его там, на голубятне, давно уж, небось, Верный с подругой ждет не дождется. Шаих вышел следом за профессором в коридор.

36. Семейная сцена

Семейство Пичугиных толпилось у раскрытой двери в комнату Александра, и почти все разом говорили. Ближе других к двери находилась Роза Киямовна, она, точно ребенок, терла кулаками раскрасневшиеся от слез глаза и обиженно всхлипывала:

— Растила, растила, старалась, себя не жалела, а ты? Ты же уверял, что никогда мне горя не принесешь, а только радости... — Она заглянула в дверь. — Как же так, сынок, а?

- Ничего не понимаю, ничего не понимаю! — метался по коридору, хватаясь за виски, Киям-абы.

— Где моя синяя рубашка? — раздраженно спрашивал из глубины комнаты Пичуга.

— Еще не погладила после стирки, сынок, — отвечала Роза Киямовна, отрывая руки от лица. — Сейчас, погоди минуточку. — В ее голосе послышалась надежда, неотутюженная сорочка вдруг представилась ей той соломинкой, с помощью которой она сможет удержать сына дома, ведь это его любимая, с двумя карманами на груди и с погончиками, как он без нее? Она сбегала в свою комнату и уж умоляла сына одуматься, сжимая у груди синюю рубаху, как какой-то талисман. — Ты юн, Сашенька, тебе еще институт закончить нужно, еще успеешь жениться, еще соскучишься по этой нашей райской жизни, скажешь: эх, пожить бы под крылышком мамы, да поздно будет, мы не вечны, уйдем, дорожи, пока есть у тебя мама, дед, отец...

— Отец? — выскочил из своей комнаты Пичуга. — Это ты называешь отцом? — Он показал на Семена Васильевича, как на пустое место, вытянув руку ладонью вверх.

Секунду назад Семен Васильевич ринулся из кабинета к своему отроку с какими-то заранее заготовленными словами. Казалось, он и рот сжимал для того, чтобы донести их до адресата. У него хватило терпения не перебить бесполезную тираду жены, но неожиданный риторический вопрос сына, нелепый по содержанию и хамский по форме с наглым указующим перстом в его сторону, перебил заготовку, смешал мысли, сорвал какой-то очень важный засов в груди, и профессор, не помня себя от ярости, закричал:

— Вон! Вон из моего дома, паршивец! — Затопал ногами и так же сделал жест перстом, но более конкретный и подталкивающий. Он указал на дверь в конце коридора, у которой маялся, не умея справиться с запорами, Шаих. Он готов был сквозь землю провалиться, лишь бы не слышать этой непредвиденной семейной бури, но замок, как назло, не поддавался. Подскочивший с чемоданчиком Пичуга одним махом распахнул дверь, и они оба вывалились из квартиры.

— К черту! — выпалил Пичуга, первым сбежал по лестнице, и звучное эхо от с треском захлопнутой внизу двери пронеслось по всему просторному подъезду до чердака.

Шаих помедлил в раздумье — подождать ли Юльку с Киямом-абы, они же хотели на Верного посмотреть, или не стоит? «Не стоит, — решил Шаих, — теперь им не до голубятни».

Его уход Пичугины не заметили, потому что в тот момент Пичугины видели лишь покидающего родной дом Александра с маленьким чемоданчиком в руке.

Роза Киямовна, безмолвно протянув руки к уходящему сыну, шагнула было за ним, чтобы остановить его, задержать, вернуть, но Семен Васильевич заступил ей дорогу.

— Не смей!

Роза Киямовна — истинная татарка — ослушаться мужа не посмела. Не отважилась она поступить так, как подсказывало материнское сердце, уткнула нос в сыновнюю с кармашками и погончиками рубашку, заплакала.