Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

— Разве, Иван Дмитриевич, ты рассчитываешь здесь долго пробыть?

— Не знаю, доктор. Мне необходимо кое-что здесь осмотреть.

Мы вышли из конторы и отправились на станционную платформу.

Станция стояла в поле. Вдали, приблизительно на расстоянии полуверсты, виднелась кучка домов.

— Что это за поселок? — спросил Путилин.

— Местечко небольшое, Ратомка.

— Кто там обитает? Русские? Евреи?

— Поселок заселен почти сплошь евреями. Кажется, всего одно русское семейство. Это, своего рода, пригородное еврейское гетто. До М., ведь, всего шестнадцать верст. Сообщаются они с городом или по железной дороге, или на лошадях.

— На лошадях… Кстати, к отходу или приходу поездов, останавливающихся у вас, приезжают какие-нибудь возницы?

— Очень редко. Тут так недалеко, что обыкновенно ходят пешком. Конечно, когда привозят или отвозят груз, тогда приезжают брички, телеги.

— Вы случайно не помните, не заметили — были или нет лошади в субботу к приходу ночного поезда?

— Нет, ваше превосходительство, не обратил внимания. Ни к чему было.

Путилин в глубокой задумчивости оглядывался по сторонам.

— Когда приходит поезд ночной в двенадцать сорок, второй путь бывает свободен или занят?

— Свободен. Поезд в М. проходит «Ратомку» сорока пятью минутами позже. Таким образом, они не встречаются здесь.

— А товарные, баластные поезда? Можете вы мне сказать, были или нет в субботу такие поезда?

— Нет, таких поездов не было.

— Ну, вот и все. Не будете ли вы любезны, голубчик, оказать мне и доктору гостеприимство на сегодняшнюю ночь? Мне не хочется ехать в М., я с удовольствием провел бы время до утра здесь.

Начальник станции просиял и засуетился.

— С радостью, ваше превосходительство, за честь буду благодарить. Только квартирка у меня неважная.

Через полчаса мы находились в комнате начальника станции «Ротомка».

Супруга его суетилась, приготовляя закуску столь неожиданным гостям.

— Ты, матушка, постарайся! — доносился до нас через тонкие стенки взволнованный шепот перепуганного начальника станции. — Знаешь ли ты, кто этот седой господин. Ведь это Путилин, знаменитый начальник Петербургской сыскной полиции.

Поведение моего славного друга, его внезапное решение остаться на ночь здесь, в этой унылой местности, были для меня абсолютно непонятны.

Путилин развязывал чемодан.

Прежде всего он отдал мне приказ:

— Запри дверь на ключ и никого не впускай, доктор!

Он вынул свой знаменитый гримировальный ящик, достал оттуда зеркало, краски, карандаши, парик, волосы для бороды.

И началось великое путилинское «таинство».

Точно под волшебными руками талантливого художника или скульптора лицо моего друга стало поразительно видоизменяться.

Один мазок краской… другой… вот — новые волосы, новая голова… вот, вместо седых бакенбард — широкая всклоченная борода.

— Хорошо, доктор?

— Чудесно, — искренно-восторженно вырвалось у меня.

С каждой секундой Путилин все более и более видоизменялся.

На меня глядело чужое лицо, лицо старого еврея, изможденного горем, страданием.

Эти впалые глаза, эти щеки, эти трясущиеся губы… О, никогда не забыть мне этой волшебной метаморфозы!

— Дай мне доктор то одеяние, которое лежит сверху в чемодане! — улыбаясь проговорил Путилин.

Я подал ему засаленный лапсердак; бархатный, но сильно порыжелый картуз, стоптанные высокие сапоги с голенищами. На свой сюртук, на свои штиблеты он надел лапсердак и картуз.

— Ну?

Путилина не было. Передо мной стоял старый, трясущийся нищий-еврей, тот горемыка, который проклинает еврейскую буржуазию, захлебывающуюся в золоте, разъезжающую в каретах и вовсе — вопреки расхожему мнению — не обожающий сильных из мира своего.

— Да ты ли это, Иван Дмитриевич? — воскликнул я.

— О, твой язык болтается, как грязная мочала! — с бесподобным еврейским акцентом ответил Путилин. И тихо рассмеялся.

— Чудесно! Непостижимо!

— Это ты говоришь, доктор. Что скажут они, когда я предстану перед ними в сем виде?

— Ты боишься?

— Я не боюсь, но не люблю проигрывать дела.

— Но для чего ты так видоизменился, Иван Дмитриевич?

— Прогулку хочу маленькую совершить, доктор.

— Куда?

— Туда в пространство, — сделал неопределенный жест Путилин.

В эту минуту раздался стук в дверь.

— Отвори! — тихо шепнул мне мой славный друг. Я отворил дверь.

— Могу я просить вас и его превосходительство закусить чем Бог послал?

— Ой, что такое? — оттолкнув меня, выросла фигура старого еврея перед начальником станции. Тот отшатнулся.

— Что это такое? Как вы попали сюда? Что вам надо здесь? Господин доктор, где же его превосходительство, господин Путилин?

Тихий смех был ответом…

Начальник станции вытаращил глаза.

ЗАСЕДАНИЕ КАГАЛА

Душно в небольшой комнате двухэтажного деревянного дома в слободе «Ротомка».

Так душно, что хоть парься: свет свечей, вставленных в серебряные подсвечники, тускло озаряет небольшую конуру.

А народу в ней — масса.

Чуть друг друга не давят. Плечо о плечо, голова к голове.

За большим столом, на котором горят семисвечники, сидят старейшины кагала.

Перед столом в позе исступленного фанатика стоит худощавый еврей. Глаза его горят фанатическо-безумным блеском. Грудь ходуном ходит.