Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

Ехменьев мигнул пьяному ловчему.

Миг — и тот бросился на свою госпожу. Только теперь, когда она очутилась в сильных, потных лапах челядинца, Евдокия Николаевна поняла, что ей, действительно, готовится что-то страшное, роковое.

Она громко жалобно закричала:

— Спасите! Боже мой, за что? За что?

— За измену, проклятая!

— Богом клянусь, не изменяла тебе я!

— Вали ее на кровать! Да держи рот, дьявол, чтоб она не кричала!

Грязная рука зверя-ловчего зажала рот барыне. О, этого еще не приходилось испытывать холую! И он совсем осатанел.

Он бросил ее на кровать грубо, с наслаждением.

— На полотенца! Вяжи ее, руки и ноги привязывай к кровати!

Лицо Ехменьева было страшно.

В смертельном ужасе билась Евдокия Николаевна. Но что она могла сделать с двумя негодяями?

— Начинай!

И ловчий начал ее щекотать.

Безумно страшный крик пронесся по спальне. Так кричала и та горемычная Варвара, над которой Ехменьев сделал пробу пытки Ивана Грозного.

— На смерть ее! Слышишь, на смерть! — исступленно выкликал он.

— Стойте, подлецы! Ни с места! — раздался громовой голос.

Испуганный крик Ехменьева и ловчего был ответом на него.

В страхе и ужасе обернулись они и... остолбенели: в дверях с револьвером в руке стоял Путилин.

— Ого! За пытку Иоанна Грозного принялись? Стало быть, никаких следов? Правильно! Кто от щекотки умрет, знаков насилия иметь не будет. Ловко придумали! Но только Путилину иногда удается и такие дьявольские махинации разрушать.

Первым опомнился Ехменьев.

С перекошенным от бешенства лицом рванулся он к своему врагу.

— Выглядел?

— Выглядел.

— Дьявол! Не человек, а черт!

— Спасибо на добром слове, господин Ехменьев, а только ручки позвольте: в кандалы вот ручки заковать следует.

Быстрым движением Путилин разрезал путы несчастной Евдокии Николаевны, находившейся в глубоком обмороке.

Ехменьев был багровый.

— Как вы смеете касаться моей жены?

— Если ваш ловчий позволяет себе это, то я полагаю, что мне сам Бог простит.

Ловчий Сергунька стоял окаменелый.

— Бери его! Ну? — крикнул Ехменьев указывая на Путилина. — Кончай его.

— Браво! Вот это еще больший козырь в моих руках! Я полагал, что вы господин Ехменьев, окажетесь остроумнее.

Путилин быстро подскочил к портьере и отдернул ее.

— Прошу, вас, господа. Теперь вы поверите, быть может, что у вас под носом живет настоящий преступник. Вы, надеюсь, слышали все? Вы видели все?

В спальню несчастной Ехменьевой входили власти города Н-ска.

— Именем закона я прошу вас арестовать помещика Евграфа Игнатьевича Ехменьева по обвинению в предумышленном покушении на ее убийство.

— Это... это клевета!.. — заревел от бешенства лютый помещик.

— Извините, господин Ехменьев, ни о какой клевете не может быть и речи. Мы сами, помимо господин Путилина, все слы­шали, все видели.

Арест богатейшего лютого помещика произвел необычайную сенсацию во всей Н-ской губернии.

Было назначено секретное расследование, результатом которого явились «раскрепощение» жены тирана и отдача последнего под опеку и надзор полиции.

В КОГТЯХ ОДЕССКИХ ДЕМОНОВ

ТАИНСТВЕННАЯ КОНТОРА Л. КОПЕЛЬМАНА

На одной из центральных одесских улиц над подъездом каменного дома красовалась скромная вывеска:

«Комиссионерная контора Л. Копельмана».

Какие функции, какие комиссии выполняла эта контора, — никто доподлинно не знал.

Те, которые поднимались по лестнице этого дома, ви­дели, что в контору звонились молодые люди, больше все — семитического типа, одетые со щегольством дурного тона, а также и какие-то толстые дамы, «в шелках и бархатах», увешенные чудовищно толстыми цепочками и браслетами.

«Что они там делают?» — проносилась, порой, в чьей-нибудь голове любопытная мысль.

Но так как контора вела себя изумительно тихо и благородно, то скоро на нее махнули рукой и она перестала интересовать местных аборигенов.

Контора состояла всего из двух комнат, обставленных почти убого: несколько столов, крытых черной клеенкой, широкий диван, венские стулья, счета на крючках стенных, висячие лампы.

Вот и все убранство Копельмановского помещения. В первой комнате шел взволнованный разговор между толстым, полулысым господином с черными, выкрашенными усами и двумя юркими молодыми людьми. Первый был Копельман, вторые — его агенты. Лицо Копельмана было красно, озлобленно.

— Это уже себе безобразие! — кричал он с сильным еврейским акцентом.

— Но чем мы виноваты?

— Тем, что столько времени ни черта не делаете!

— Когда не удается... Ну, что же поделаешь тогда?

Копельман даже затопал ногами.

— А деньги брать умеете? Каждую неделю вы требуете авансы, а сами...

— Извиняйте нас, Лазарь Борухович, эти авансы идут, ведь, в счет платы.

— Еще бы я вам дарить деньги стал! — злобно расхохотался владелец таинственной конторы. — А вы думаете легко деньги вперед авансами давать? Откуда я буду их брать, коли нет оборота? Вы только все сосете Лазаря Боруховича, а Лазарь Борухович совсем без денег сидит!

— Ну, положим… — усмехнулся один из агентов.

Копельман побагровел:

— Что? Вы считали у меня деньги в кармане?