Шедевры села Рузаевки

Но Струйский снова исчез, а из подвала его дома послышалось тяжкое вздыхание машин, стуки и лязги, после чего поэт преподнес княгине свой мадригал, уже отпечатанный на атласе, с виньетками и золотым обрамлением.

- Как? - воскликнул Иван Михайлович. - Вы, сударь, не только успели сочинить, но успели и отпечатать?

Все было так. Но мадригал был написан бездарными стихами. Содержание не стоило этой драгоценной оправы... Забегая впереди гостей, Струйский провел их в "авантажную" залу, потолок которой украшал живописный плафон с удивительным сюжетом: Екатерина II в образе Минервы сидела поверх облаков в окружении гениев, а под нею плавали в грозовых тучах мешки с деньгами, паслись бараны и коровы, проносились, как метеоры, фунтовые головы сахару...

Николай Еремеевич с маниакальным упорством не уставал терроризировать гостей Рузаевки своими дрянными стихами:

Смертью лишь тоску избуду,

Я прелестною сражен

А владеть я ей не буду?

Я ударом поражен.

Чувства млеют, каменеют...

От любви ея зараз

Вскрылась бездна,

Мне любезна

Сеть раскинула из глаз.

Ты вспомянешь,

Как уж свянешь

От мороза в лютый час.

Ты мной вздохнешь,

Как заблекнешь,

Не познав любови глас...

Угрюмый лакей провел гостей умыться после дороги.

- Дурак какой-то, - шепнул Долгорукий жене через занавеску. Сочинения его рассмешат и дохлую лягушку. До чего же несносен! Щеголять же имеет право более тиснением стихов, нежели их складом. Но зато смотри как богат.., нам и не снилось такое!

Ближе к ночи, когда по улицам Рузаевки стали ходить сторожа с колотушками, Струйский увлек Долгорукого на верхний этаж.

- Там у меня... Парнас! - сообщил он. - Непосвященные туда не допускаются. Но вы же, друг мой, сами служитель муз...

На рузаевском "парнасе" Долгорукий не знал куда сесть, на что облокотиться, ибо повсюду густейшим слоем лежала пыль такая, что была похожа на толстое шерстяное одеяло.

- Сия пыль - мой лучший сторож, - пояснил Струйский. - По отпечаткам чужих пальцев я могу сразу определить - заходил ли кто на Парнас, кроме меня?

Девять улыбчивых муз окружали мраморную фигуру прекрасного Аполлона, который с трогательной гримасой взирал на чудовищный кавардак рузаевского "Парнаса": бриллиантовый перстень валялся подле полоски оплывшего сургуча, а возле хрустального бокала лежал старый башмак с оторванной напрочь подошвой.

- Башмак-то, - спросил Долгорукий, - к чему держите?

- Из него тоже черпаю вдохновение, - отвечал хозяин...

Струйский долго рассуждал о законах оптики, но губернатор так и не понял, какая связь между стеклянной линзой и... читателем. Декламируя стихи, Струйский больно щипал Долгорукого, и когда Иван Михайлович спустился в спальню к жене, то ужаснулся:

- Ты посмотри, любезная.., я весь в синяках!

- Неспокойно здесь как-то, - зевнула жена.

Тут губернатор вспомнил, что весь "парнас" рузаевской усадьбы обвешан оружием - уже заряженным, уже отточенным. На вопрос Долгорукого - к чему такой богатый арсенал, Струйский отвечал, что крепостные мужики давно грозятся его порешить...

- А я строг! - сказал бард. - Спуску им не даю!

Что правда, то правда: этот исступленный графоман-строчкогон был отвратительным крепостником. Вряд ли кто догадывался, что, пока хозяин Рузаевки общался с, музами наверху дома, глубоко в подвалах работали пытошные камеры, оборудованные столь ухищренно, что орудиям пытки могли позавидовать даже испанские инквизиторы. Вырвав у человека признание, Струйский устраивал потом комедию "всенародного" судилища по всем правилам западной юриспруденции (с прокурорами и адвокатами)... Иван Михайлович Долгорукий записал в своем дневнике: "От этого волосы вздымаются! Какой удивительный переход от страсти самой зверской, от хищных таких произволений к самым кротким и любезным трудам, к сочинению стихов, к нежной и вселобзающей литературе... Все это непостижимо!" - восклицал губернатор, сам из цеха поэтов.

***

Кто сейчас читает стихи Николая Струйского?

Никто, и не надобно иметь охоты к их чтению. Для нас важно другое более насущное для истории.

Россия XVIII века имела частные типографии. Н. И. Новиков, известный просветитель, открыл свою типографию в селе Пехлеце Ряжского уезда; капитан П. П. Сумароков печатал себя и своих друзей в селе Корцеве Костромской губернии; убежденный вольнодумец, предок композитора Рахманинова, бригадир И. Г. Рахманинов ради пропаганды идей Вольтера завел типографию в селе Казинке Тамбовской губернии; великий А. Н. Радищев держал свою тайную типографию в сельце Немцове Калужской губернии...

Но более всех прославилась рузаевская типография!

Не тем, что там напечатано, а тем, как напечатано...