Щукинск и города

«Да Господь с тобой, мы тут на днях предлагали Зиночке покреститься, батюшку хотели позвать, а она призналась, что мама ее тайно покрестила в младенчестве, тогда ж за это, сама знаешь, в тюрьму не в тюрьму, а с работы могли… так что крещеная твоя мама, хоть и не церковная, но крещеная, и тебе давно пора…» У бабы Ляли отвратительный мясистый нос, и он шевелится, как живой баклажан.

— Сомневаюсь я что-то, мама бы мне рассказала про крещение.

— Так ты ж на работе была, не пришла еще…

— Я думаю, она просто хотела умереть спокойно… чтоб вы не водили в дом всяких батюшек.

— Тьфупростиосподи! Как можно такое… Крещеная она, не сомневайся, это ж надо придумать — чтоб человек перед смертию соврал, такой грех на душу….

Потом еще баба Ляля подружкам рассказывала, что умирающих крестят обливанием — вытаскивают из постели, держат над тазом и льют из ведра святую воду до тех пор, пока на теле не останется сухого места… а иначе не считается. Конечно же, мама соврала, бедная мамочка… Таня даже рада, что она отмучалась наконец-то, пол года никакой надежды и только эти страшные боли… Таня считает, что у нее тоже будет рак, бабушка от рака умерла, мама от рака. Что там за шум? Смех какой-то, совсем обнаглели эти клуши…

Таня идет в гостиную, мама уже в гробу, между пальцев свечку воткнули… Ну да… пришла еще пара теток. Ишь, сразу морды скорбные сделали, да, да… спасибо, да, конечно… о боже… нет, ну это вообще! Зачем вы подвязали ей подбородок белой тряпкой?!

— А челюсть отходит, получается открытый рот…

— А что, нельзя чем-нибудь тонким?! Чтоб не видно было? И тюлем прикрыть… А это еще что?! Это зачем?!!

Таня видит, что новые тетки достали из сумки белую бумажную полоску с церковными письменами, сняли с мамы платок и теперь оборачивают вокруг головы бумагу, замотали весь лоб ей этими надписями… а сверху опять пялят косынку! Один желтый нос остался и впалые щеки, просто мумия какая-то или жертва теракта.

— Где лицо вообще?! Ей пятьдесят пять лет, а не сто… эй, меня тут кто-нибудь слышит? Это же не мама, а чеченский боец какой-то, а нам в театр еще надо!

Слышат, конечно… Придет батюшка отпевать, после можно и снять бумажку, но лучше бы не снимать…

— Если мама все видит, то ей это не нравится. Бумагу я точно сниму.

Молодая еще, не понимает… ну конечно, если тебе восемнадцать, ты не человек, вот яйца резать — пожалуйста, кстати, с яйцами все, что теперь? Картошку? Сколько же человек придет на поминки… Таня устала, быстрее бы это кончилось, а еще девять дней, а еще сорок дней…

— Танюш, а что же дядя? Ты ему звонила?

— Не-а…

Елена Дмитриевна приятная старушка, бабушкина подружка. Красивая густая седина, а румянец прямо как у девушки…

— В Америку дорого, наверное… а телеграмму дала?

— И не собираюсь.

— А он бы деньгами тебе мог… а что ты так резко? Неужто поссорились?

— Да пошел он, никто с ним не ссорился… поможет он, как же. Мама раз десять ему писала, а он не отвечает… ну и хрен с ним.

— Ну нельзя так, дружочек, может, с адресом что-то напутано, мало ли… а ты позвони. Он же у тебя самый ближний остался… он же бабулю хотел забрать, помнишь?

— Ну да! Только прекрасно знал, что она в жизни туда не поедет… зато когда уже мама заболела, пропал с концами.

— Так, может, что случилось? Как так пропал?

— Ну да, случилось! Просто деньги зажал, козел. Брюхо себе отрастил, морда лоснится, зато ходит в ковбойском прикиде, а жена у него — я вообще молчу, не для слабонервных… Каждый раз высылал нам фотографии их дурацкого дома, со всех сторон его обснимал… а как только мама попросила штуку баксов на лекарства, он тут же исчез. Мы тоже сначала думали — вдруг письма не доходят, заказные ему посылали, но ни фига… испарился, и все. Адрес у него не тот… а у нас, между прочим, тот же самый адрес остался, так что не надо… А телефон мы вообще потеряли… короче, пусть подавится своими деньгами, я его не знала и знать не хочу.

— Надо же, как нехорошо получилось… ай-я-яй… такой был паренек уважительный…