Щит земли русской

– Шесть ден видел лишь край ямы на синем небе да десяток звезд ночью над головой. А солнце так и вовсе не заглядывало ко мне. Руки измозолил до крови, землю ножом резал, думал ступеньки сделать. Да земля осыпалась, чуть попытаюсь подтянуть тело повыше. И нога пораненная изрядно мешала… Это тебя бог неба направил моею же тропой. Вдруг дым в яму залетел! Сначала думал – лес горит, а потом решился крикнуть. И ты пришел!

Янко улыбнулся, счастливый, даже не догадываясь спросить, что же привело Могуту в это мертвое городище?

Могута сидел рядом, подтянув широкие колени к подбородку, и на двух пчел смотрел, которые, теснясь, в один цветок василька пытались влезть поглубже. Глаза Могуты смотрели на пчел, а мысли вокруг собственной беды, будто пчелы в цветке, вертелись.

– Горе великое загнало меня сюда, друже Янко, а не бог неба.

Встрепенулся Янко с примятого бурьяна и на Могуту голубые глаза поднял в смятении.

– Прости меня, опьянел от радости. Скажи, как Белгород? Стоит ли? Все ли живы в нем? И почему ты здесь? Неужели, меня не дождавшись, воевода Радко и тебя послал в Киев? Тогда какую роту ты с меня требовал, к чему?

Дунул легкий ветер, качнулся василек возле левой руки Могуты.

– Ушел я из Белгорода, Янко, – ответил Могута и глаза поднял к небу, будто там хотел отыскать бога и ему пожаловаться на людскую неправду. – Ушел от суда посадникова. За что судим был? О том тебе в городе расскажут, говорить сейчас сил нет… И не все живы в Белгороде теперь. Умер бондарь Сайга, от голода хворь какая-то взялась в груди, где печенежская стрела ударила. Не долго страдал, в одну ночь отошел к предкам… Разуверился я в единстве русского люда, ибо богатый муж и в беде норовит слабого под себя подмять. Ежели от печенега спасутся ратаи, не спастись им от Сигурда и Самсона да и от иных знатных мужей, как Вершко с торговыми людьми. Черниговец Глеб и тот поимел в Белгороде до десятка закупов! А коли так, то чем они лучше печенега? Отныне я и Сигурд с посадником – враги! – последние слова Могута почти выкрикнул: столько злости накопилось в нем от горя за неправду на земле. – Нашу нужду они себе в прибыль обернули!

Янко на колени привстал, всем телом повернулся к Могуте. Тревожные мысли отражались на его сером, нездоровом лице, но глаза загорелись понятным беспокойством.

– На русичей руку хочешь поднять? Мыслимо ли такое? В час, когда находники землю нашу воюют?

Но Могуту не смутил такой вопрос, и он сказал то, что давно уже обдумано было:

– Что с того, что ворог мой – русич? Князь Владимир поднял руку на Ярополка, себя защищая, и не убоялся богов. А ведь Ярополк был с ним одной крови, братья по Свято славу. А посадник Самсон мне кто? Сигурд и вовсе варяжич пришлый, княжий наемник! Доможирич Сигурдов Гордей при всех белгородцах объявил меня разбойником за то, что я корм чужим детям хотел найти в Сигурдовых многих клетях, – сказал-таки Могута причину своих злоключений. – Так ли русич должен поступать, как посадник? Как доможирич варяга – от русичей псами и стражниками отгородились! Бондарь Сайга умер, а Самсон поутру поспешил к жене его Мавре объявить, что купа мужа перешла на нее! И причислил Мавру и ее сына Бояна себе в холопы. Тогда и не стерпел я, решился не ждать княжьего суда, уйти из-под стражи. Чудин же, этот тощий и хворый волк, а не ябедьник княжий, не по правде судить меня стал, а в угоду посаднику. Сущий змей, он силе моей всегда завидовал, смерти моей рад был бы…

Могута прервал свой сказ горестным стоном и не стал продолжать его. Да и что мог он еще сказать Янку? Янко встал, шатаясь от слабости, сделал несколько разминающих шагов.

– Верю тебе, Могута. Коли что и содеял ты против закона, так не по злому умыслу и не ради корысти для себя. Не страшись, друже, никто не узнает, где нашел ты себе пристанище. Бог даст, еще свидимся с тобой. Я же теперь пойду в Белгород. Там меня с княжьим словом ждут, а утешить их мне нечем: нету дружины теперь при князе Владимире… И долго еще не придет она в Киев.

– Тяжко придется белгородцам, ох как тяжко, – отозвался Могута, тоже поднимаясь. – И рад бы я стать с тобой и иными сотоварищами в последней сече, да смысла в том немного. Не спасет она вас.

Полуденное солнце припекало щедро, пахло теплыми листьями тополей и нагретой травы, а пчелы с васильков, которые начали уже закрываться, на клевер перелетали.

– Коли от князя придет спасение вам, извещу я Агафью и брата Антипа, – сказал Могута. – Им же скажи тайно, что жив я, а где – не объявляй до времени: не кинулась бы Агафья искать меня, а стражники Сигурда выследят ее и придут на это место. Пусть до времени забудется все…

Янко согласился и засобирался в путь. Пустую котомку оста вил Могуте, а нож прикрепил к поясу.

– Будь в добром здравии, Могута. Может, еще и уладится все, и вернешься ты на пашню вольным ратаем, вместе с Антипом жить будешь.

Могута безнадежно развел руками.