Щит и меч Венеры

— Басова, ты гениальный работник! Пожалуй, прибавлю тебе пару тысяч к зарплате.

Он опять потянулся — светловолосый, зеленоглазый, высокий, широкоплечий, с гладковыбритым, свежим, красивым лицом. В отличие от Нарайяна, возраст Жуля «до тридцати» читался во всем — в глазах, светящихся щенячьим восторгом, в манере носить пиджак исключительно нараспашку, без галстука, с расстегнутой рубашкой, неприлично обнажающей загорелую грудь, в порывистой непоследовательности, с которой он менял свои «деловые» решения, в неприспособленности к начальственному статусу и постоянные «сбои» в отношениях с подчиненными на панибратские «Аська» и «Нара». У него были замашки плейбоя, и мне казалось тем более странным, что за все время моей работы с ним он ни разу не попытался использовать свою секретаршу по прямому, так сказать, назначению. И ладно я была бы какой-нибудь мымрой, а ведь я…

— Ась, ты что-то паршиво сегодня выглядишь. Иди домой, отдохни. Возьми деньги в сейфе, купи бумагу и краски, вывеску нарисуешь дома. Я жду тебя завтра с утра.

Я встала и пошла к двери.

— У тебя на колготках затяжка, — весело сообщил мне вслед Константин Жуль.

* * *

В туалетной комнате я прорыдалась, умылась и снова накрасилась.

На стене висело большое зеркало и то, что в нем отражалось, мне нравилось. Впрочем, длинноногие блондинки с кукольным личиком, большими голубыми глазами, ярким пухлым ртом и прямыми светлыми волосами до пояса нравятся всем.

Внешность Барби не помешала мне получить высшее педагогическое образование и помогла завоевать титул «Мисс Россия-2004» на конкурсе красоты. Только Константин Жуль не знает ни о моем высшем образовании, ни о том, что я «мисс». Для него я обычная секретарша, которая отчего-то сегодня «паршиво выглядит» и у которой «на колготках затяжка».

Я опять разрыдалась, смывая слезами тушь для ресниц.

Дело в том, что на улице стояла тридцатиградусная жара, и на мне не было никаких колготок.

* * *

Остаток дня я убила на вывеску.

Купила краску, картон и, прикусив губу от старания, красным готическим шрифтом вывела: «Агентство „Алиби“, часы работы с 8.00 до 22.00»

Почему я выбрала именно готический шрифт, и сама не знаю, наверное, мне хотелось благородством и изысканностью вывески приукрасить неблаговидность услуг, предлагаемых нашим агентством. Надеюсь, мои художества произведут на Жуля большее впечатление, чем я сама.

Летний день угасал за окном. Идти никуда не хотелось. Я вышла на балкон и стала наблюдать за тем, что происходит на улице.

Я живу как раз напротив жилого дома, на втором этаже которого расположен наш офис. Из моих окон хорошо видны окна работы. Я взяла зеркальце и начала пускать солнечный зайчик, целясь туда, где по моим расчетам должен сидеть господин Жуль. Прошла минута, а может — две, прежде чем жалюзи на окне, которое я атаковала, резко закрылись.

Как всегда, Константин Жуль не поинтересовался, кто с ним заигрывает. Как всегда, он просто перекрыл путь моему зайчику. Как всегда, он даже не вспомнил, что мой балкон находится напротив его окна.

Я запустила зайца в другое окно — туда, где сидел Нарайян. Через секунду окно открылось, и мне погрозил кулак.

Я вздохнула и отложила зеркало.

Три года назад мои родители уехали работать по контракту в Бразилию и оставили мне роскошную трехкомнатную квартиру в центре города, на улице Патриотической.

Я люблю эту улицу. Несмотря на все урбанистические прелести, которыми эта улица изобилует.

Внизу, прямо под моим балконом проходит трамвайная линия. Когда мимо идет трамвай, дом трясется и содрогается, на кухне звенит посуда, люстра на потолке вибрирует, а рыбки в аквариуме забиваются в угол. Грохот стоит такой, что закладывает уши. Трамваи ходят с перерывом в пять-десять минут, поэтому, чтобы жить в этом доме, нужно иметь либо многолетнюю привычку, либо полное отсутствие слуха и нервов. Иногда к трамвайному грохоту присоединяется гул взлетающих самолетов — недалеко от центра находится городской аэропорт. И если трамваи перестают ходить после полуночи, то на самолеты это правило не распространяется.

Кроме трамваев по проспекту несется неиссякаемый автомобильный поток.

А так как улица Патриотическая метрах в пятидесяти от моего дома неумолимо пересекается с улицей Театральной, то все прелести шумного перекрестка мне хорошо знакомы. Начиная с шести утра пробки на светофоре сопровождаются истерическими гудками машин, сизым маревом выхлопа, воплями гаишников в «говорильники».

Конечно, улица Патриотическая — это не только машины, трамваи и самолеты. Это прежде всего люди, люди и люди, спешащим, бурлящим потоком несущиеся куда-то. Поток ослабляет напор только к позднему вечеру, а утром опять набирает силу.

Несмотря ни на что, я люблю свою улицу. Так любят близкого родственника, несмотря на то, что он беден, болен, некрасив и слегка истеричен…