Щит и меч, № 4, 1995 (сборник)

— …Долго в тайге они не просидят, — сделал заключение Щербаков. — Скорее всего, выйдут где-нибудь к побережью, где их будет ждать сейнер, и попытаются скрыться. Возможно, даже за рубежом. Прокурора и пилота они вряд ли потащат с собой, но розыск мы объявили на всех, всюду разослали их фотоснимки. Нам надо прикинуть, куда они направились на встречу с начальником охраны — похоже, все делалось под его руководством по заранее спланированному сценарию, возможно, другим, более высокопоставленным предводителем. Я займусь прииском, а вам придется выехать в места наиболее вероятных встреч и возглавить там группы поиска.

5

На улице быстро темнело, крепчал мороз. Второй день как небо очистилось от облаков, с севера сразу дохнуло зимою. Да и пора — пошла третья декада ноября. Скоро реки скует льдом, и можно будет отправиться в путь. Две недели Валентин коротает в этой землянке, а кажется, не менее двух лет. Какие же длинные, томительные ночи! Да и дни не более радостные, хотя Валентин и находит себе всякие занятия: то заготавливает дрова, то пытается развлечься охотой или рыбалкой — в пору лейтенантской юности эти увлечения доставляли ему истинное удовольствие, — а теперь даже когда попадался на блесну крупный таймень или ленок, у него это не вызывало ни малейших эмоций. А позавчера он завалил дикого кабана килограммов на пятьдесят. Наварил пшенной каши с салом — хлеб уже кончился, и сухари приходится экономить, беречь для дороги — вкусная получилась каша. А после ста граммов и на душе вроде бы полегчало. Хорошо, что он предусмотрел все заранее. Да и дурак только не догадался бы, что его ожидает. Один вид Чукчи, сопровождавшего грузы с прииска, говорил о многом — рожа потенциального убийцы: низкий лоб, узкий разрез глаз с маленькими злыми бусинками зрачков, широкие скулы со складками у рта и подбородка; кряжистый и кривоногий, необщительный и жестокий. На прииске его все побаивались. Рассказывали: с полгода назад он бросился с ножом на своего напарника только из-за того, что тот отпустил шутку в его адрес, еле их разняли.

Признавал он только начальника охраны, тоже малосимпатичного и сурового человека, относящегося к золотодобытчикам свысока, как к каторжанам. Труд у них и впрямь был каторжный: подрывать каменную породу, грузить на самосвалы, возить в дробильню, промывать, отделяя крупинки, а то и пылинки дорогостоящего металла — вечно в воде, в холоде… А их мало того, что обсчитывали, еще и обворовывали: Валентину не раз приходилось высаживать Чукчу то в небольшом поселке на Тунгуске, то прямо на берегу моря, где охранника поджидали сомнительные рыбаки. Но тогда Чукча возил мелочишку, килограмма по два — по три, а когда подвернется куш посолиднее, Валентин понимал — его в свидетелях не оставят, несмотря на вертолет. Потому и готовился на всякий случай к любым неожиданностям.

И вот куш этот банде подвернулся. Да и время их, видимо, приспело — забросить гнилой угол, повседневную службу, строгий порядок и повольничать где-то в курортном городе с шикарными ресторанами, морем, пляжем.

Летом с соседнего прииска сбежали трое, прихватив, видимо, тоже заранее припрятанное золотишко. На их поиски была брошена и транспортная милиция, и речная служба рыбнадзора. Искали до самой осени — безрезультатно.

В одной из встреч Фриднин попросил Валентина:

— Прочеши-ка ты на обратном маршруте из Златоустовска вот эту речушку, — показал он на карте тоненькую, едва заметную ниточку притока Амгуни. Заметишь кого, доложишь только мне.

Валентин тогда никого не заметил. Но на одном красивом лужку, на опушке леса, вынужден был произвести незапланированную посадку — живот прихватило.

Сел, выключив двигатель, вышел из кабины и восторженно ахнул от увиденной красоты: трава в рост человека, нет, не трава, цветы ослепительной и разной расцветки — огненные саранки, пурпурные тюльпаны, синеокие гвоздики, желтые и белые ромашки. И рой таких же яркокрылых бабочек величиной чуть ли не с воробья. Трудно было отвести глаз от этой первозданной, нетронутой красоты. Хотелось упасть и лежать на этом живом ковре, вдыхая неповторимый, нерукотворный аромат. У Валентина от одного запаха перестал болеть живот.

А невдалеке, внизу, клокотала речка-переплюйка, неширокая, но бурная и глубокая, чистая, как слеза.

Трудно теперь вспомнить, что увлекло Валентина в лес, но он пошел сквозь густой кустарник в глубину, будто его позвал чей-то голос, обещая открыть еще более потрясающие таинства. И действительно, невдалеке под могучими ветвями елей он увидел бугорок с покатыми, поросшими мхом боками. Приблизившись, понял, что это землянка. Нашел дверь, вросшую в землю и покосившуюся от времени. Еле открыл ее и вошел внутрь. Сквозь полусумрак, сочившийся из небольших, тоже ушедших в землю оконец, рассмотрел бревенчатые стены, проложенные почти истлевшим мхом, такой же потолок.