Щит и меч

— Извини, — сказал Вайс, — очевидно, в моей болтовне для тебя нет ничего нового. Но ты офицер СС, и я просто хотел сказать, что понимаю, в каких условиях вам приходится работать. По сравнению с вами абвер — кустарная мастерская. И, в сущности, мы очень обязаны вам. После вашей обработки наши агенты выглядят вполне надежно. И мы вам очень признательны… И я хочу и тебе, как офицеру СС, выразить свою служебную признательность.

— Значит, ты считаешь меня таким, как все те, о ком ты сейчас говорил?

— Видишь ли, — уклончиво ответил Вайс, доставая из кармана записную книжку, — рейхсфюрер Гиммлер указывал нам в своей речи в Познани… — И прочел: — «Подыхают ли другие народы с голоду, это интересует меня лишь постольку, поскольку они нужны нам как рабы для нашей культуры… Большинство из вас знает, что такое сто трупов, лежащих рядом, или пятьсот, или тысяча лежащих трупов. Выдержать это до конца и при этом, за исключением отдельных случаев проявления человеческой слабости, остаться порядочными людьми — вот что закаляло нас. Это славная страница нашей истории, которая не написана и которая никогда не будет написана».

Вайс закрыл книжку, снова положил ее в карман кителя, чуть заметно усмехнулся, спросил:

— Не правда ли, эти слова точно объясняют нашу миссию? И те, к кому они относятся, я уверен, заслужат честь быть отмеченными на страницах истории. И я полагаю, что фамилия Шварцкопф займет там свое место.

— Какого Шварцкопфа ты имеешь в виду? — яростно вскинулся Генрих.

— Обоих — и Вилли и Генриха, — сдержанно пояснил Вайс. Осведомился: — Я надеюсь, твой дядя вполне доволен тобой и давно простил тебе твое юношеское увлечение Бертой? Или ты скрыл от него? — И, не давая Генриху ответить, поспешно посоветовал дружеским тоном: — Я бы на твоем месте все-таки посетил женский концлагерь в Равенсбрюке. Возможно, Берта там. Любопытно, как она теперь выглядит. Правда, на молодых еврейках обычно производят медицинские опыты — пересадки костей, заражения, экспериментальные хирургические операции, прививки. После этого из них выдавливают кровь для приготовления вакцин. Оставшихся в живых стерилизуют и затем проверяют результаты стерилизации в домах терпимости, устроенных в лагерях для иностранных рабочих. Так что едва ли от нее что-нибудь осталось, от прежней Берты. И, пожалуй, не стоит тебе тратить на это время. Хотя было бы эффектно, если бы она увидела тебя такого, какой ты сейчас есть, а ты ее — такой, какой она стала. Я думаю, ты был бы вознагражден. Ведь в свое время она относилась к тебе несколько пренебрежительно…

Удар по щеке на мгновение ошеломил Вайса. Рука его непроизвольно легла на кобуру пистолета, но он быстро овладел собой. Улыбнулся. Улыбнулся без всякого внутреннего усилия, ибо он хотел, чтобы Генрих каким-либо образом отреагировал на его слова, всем сердцем, волей, разумом стремился к этому, ждал этого, надеясь, что не все еще потеряно. И какой бы ценой ему ни пришлось заплатить за свое открытие, он шел к цели упорно, методично, расчетливо, правда не предполагая, что именно пощечиной увенчается его поиск. Пожалуй, можно было не прибегать к такой крайности, чтобы заставить Генриха раскрыть то человеческое, что в нем еще сохранилось. И все же это, в конце концов, не промах, а удача. И теперь нужно только подумать, как правильно ею воспользоваться.

Глядя Генриху в глаза, Иоганн сказал официальным тоном:

— Господин Шварцкопф, вы оскорбили меня как офицера. Вы, конечно, понимаете, что такое честь мундира и как ее защищают?

— Ты хочешь стреляться со мной? — насмешливо спросил Генрих. — Пожалуйста!

— Еще что! — сказал Вайс. — Я не желаю, чтобы меня судили военным судом.

— Так что тебе угодно?

— Ты хорошо играл в шахматы, — задумчиво сказал Вайс. — Если не разучился, может, соблаговолишь сыграть со мной?

— Зачем?

— Проигравший расплатится жизнью. Способ — по собственному усмотрению. Только и всего.

— Я согласен, — не колеблясь объявил Генрих.

— Отлично! — с излишней горячностью воскликнул Вайс.

— Ты что, думаешь, за шахматами мы помиримся? — подозрительно посмотрел на Вайса Генрих.

— Нет! — решительно отрезал Вайс. — Ни в коем случае. Но только, знаешь, давай до турнира забудем о том, что произошло сейчас между нами. Попробуем быть волевыми парнями, а? Мне это будет труднее сделать, чем тебе. Но я постараюсь на время забыть об оскорблении.

— Надолго?

— Завтра вечером будем играть.

— Почему не сегодня?

— Если ты настаиваешь…

— Хорошо, до завтра, — сухо сказал Генрих и тут же гневно добавил: — Но запомни: если ты собираешься простить мне пощечину, то я не собираюсь прощать тебе твои слова! Итак, до завтра.

И Генрих хотел встать. Но Вайс движением руки удержал его.

— А почему нам не побыть сейчас вместе? Ты что, боишься меня?

— Вот еще! — пренебрежительно отозвался Генрих. — Это ты струсил, не застрелил меня сразу же, на месте.

— Так же, как струсил ты и не застрелил меня, — огрызнулся Вайс. — А теперь боишься, что, побыв со мной, размякнешь и будешь просить прощения.

— Никогда! — решительно сказал Генрих.