Щит и меч

— Нет, — сказал Мехов, — не надо. Зачем им еще и из-за этого мучиться? У них еще вот сколько впереди будет всего! — И коснулся ребром ладони своих бровей. Крутнул ногой заводную ручку мотоцикла, выкрикнул зло: — Но в случае чего я лично ее живую им больше не оставлю!.. Будь уверен! — и показал глазами на пакеты со взрывчаткой.

— Только преждевременно не горячись, — попросил Вайс.

— Будь уверен, — пообещал Мехов. И похвастал: — Я человек обдуманных действий. Иначе давно бы живым не был. — И кивнул на прощание.

Мотоцикл развернулся и выехал в полуоткрытую дверцу ворот. Дежурный тотчас замкнул ее на тяжелый стальной брус.

В памяти Иоганна осталось запрокинутое лицо Эльзы на черной клеенчатой подушке коляски мотоцикла. Худенькое, изможденное, обескровленое, оно сейчас, после всех мук, которые перенесла Эльза, выражало только усталость. И волосы светлые, смирно затянутые, а не пышные, ярко-рыже-бронзовые, нагловато взбитые, как прежде. Милое, простое, очень усталое лицо, словно у выздоравливающей после тяжелой болезни.

Лежащие на руле сильные руки Мехова были в ссадинах и кровоподтеках. Из-за широких голенищ сапог торчали запасные кассеты к автомату, а из незастегнутой кожаной сумки для инструмента высовывался взрывпакет, превосходящий по своей разрушительной силе противотанковую мину.

Надо думать, Мехов благополучно доставит Эльзу на место. А потом ее перебросят через линию фронта, и не будет больше связной Эльзы, и станет она — ну как ее зовут? — Лена, Лиза, Надя, Настя, Ксюша или Катюша?

Встретятся они когда-нибудь на улице и пройдут мимо, не узнают друг друга. Что ж, возможно и такое…

Зубов, услышав об отъезде Эльзы, пришел в отчаяние, что не простился с ней, и яростно обрушился на Вайса, который не нашел нужным предупредить его об ее отъезде.

— Брось, — миролюбиво сказал Иоганн, — не морочь девушке голову.

— Это потому, что я теперь женат на немке?

— Нет, не потому.

— В чем же тогда дело?

— Дело в том, — ответил Иоганн, — что ты, воображая, будто ты один бессмертный, нахально лезешь навстречу смерти.

— А что ж, я ее стесняться должен? Я человек откровенный, — зло сказал Зубов. — Есть возможность бить, бью от чистого сердца, по-солдатски. — Добавил презрительно: — И если бы не ты, не твоя дипломатия, я бы давно…

— Был бы на том свете, — закончил за него Иоганн. Строго добавил: — И запомни: если Бригитта в ближайшее время снова овдовеет, значит, ты по своей вине провалил нам отличную «крышу».

— Ну, знаешь, на покойников взыскания не накладывают!

— Пока человек еще не покойник, есть возможность его пропесочить. Тебе было приказано руководить боем внутри тюрьмы, а ты впереди людей один кинулся в ворота. Футболист! Опять вернешься к Бригитте покалеченный да еще с разбитой физиономией.

— Ну, уж это наше с ней дело, — огрызнулся Зубов. — Семейное.

— Нет, — сказал Иоганн, — это не ваше личное дело, какая там у тебя рожа, а мое. Не будь ты таким красавчиком…

— Ах, так, — обиженно прервал его Зубов, — значит, я тебе нужен только как пижон?

— Не мне, а Бригитте, — возразил Иоганн.

— Она меня не за внешность любит, — серьезно сказал Зубов, — а просто по-человечески. Если бы не это, мне Эльзе легче в глаза было бы смотреть и вообще все было бы легче.

— Ну ладно, — Вайс встал, — хватит переживать. — Приказал: — Через десять минут сматывайся!

— Это почему сматываться? — возмутился Зубов.

— А потому, — кротко ответил Иоганн, — что первыми будут уходить те из нашей группы, кто по своему положению в тылу врага представляет для нас наибольшую ценность.

— Вот, значит, ты и сыпь первым.

— Да, — сказал Иоганн, — я и буду в числе первых.

— Но после меня?

— Именно после тебя.

— Ты меня переоцениваешь! — усмехнулся Зубов. — А мне скромность не позволяет с тобой согласиться.

— Через пять минут тебя здесь не будет, — сказал Иоганн.

— А тебя?

— Я с Водицей уеду несколько позже, нам еще нужно покончить с архивами. Не беспокойся, мы не задержимся.

Водица, высокий, тощий, как и Пташек, но, в противоположность ему, жгучий брюнет, смуглый и черноглазый, был родом из Югославии. Среди соратников Зубова он слыл самым отчаянным. Поэтому Вайс старался не упускать его из виду и до последней минуты хотел держать его при себе.

Однажды Водица бежал из концлагеря таким образом: удушил охранника, бросил труп на провода высокого напряжения и, опираясь на него, как на изоляционный материал, перебрался через ограду.

В Воеводине фашисты отрубили на базарной площади головы отцу и двум старшим братьям Водицы и повесили обезглавленные тела на столбах, прикрепив на грудь дощечки с надписью: «Партизан».

В семнадцать лет Водица впервые оказался в концентрационном лагере. Но не за то, что научился убивать врагов одним ударом шила в спину, а за то, что украл хлеб в немецкой армейской лавке.

Водица совершал побеги из концлагерей, его ловили.