Щегол

— Ой, да поступит он, — вмешался мистер Амстисс. — Поступишь, — сказал он уже мне тоном, в котором читалось, что уж это любой идиот сумеет, а затем продолжил, повернувшись обратно к Хоби: — Да львиная доля всех этих программ по раннему поступлению в колледж — одно название, правда ведь, Марта? Раздутый выпускной класс. Пробиться туда сложно, но стоит поступить — и все, плевое дело. Она вся такая, нынешняя молодежь — поучаствуют, покрутятся, а потом ждут, что им выдадут приз. Проигравших нет. Знаешь, что Марте тут на днях заявил один ее студент? Скажи им, Марта. Этот мальчик подходит, значит, после семинара, хочет поговорить. Хотя какой он там мальчик — аспирант уже. И знаешь, что он ей сказал?

— Гарольд, — сказала миссис Амстисс.

— Сказал, что волнуется из-за экзамена, хочет с ней посоветоваться. Потому что он, видите ли, не очень хорошо все запоминает. Молодец какой, правда? Аспирант, изучающий историю Америки. Не очень хорошо все запоминает.

— Да бог свидетель, я тоже не слишком хорошо все запоминаю, — миролюбиво откликнулся Хоби и, собирая тарелки, переключил беседу на другие темы.

Но поздно ночью — Амстиссы давно ушли и Хоби уже спал — я сидел у себя в комнате, глядел из окна на улицу, вслушивался в полуночное громыхание грузовиков вдали на Шестой авеню и изо всех сил старался унять в себе панику.

Ну а что я мог поделать? Я часами сидел за ноутбуком, листая, казалось, сотни статей — в «Ле Монд», «Дейли Телеграф», «Таймс оф Индия», «Ла Репубблика» — на языках, которых я не знал, об этом написала каждая газета в мире. Вдобавок к тюремному сроку прилагались чудовищные штрафы: двести тысяч, полмиллиона долларов. Хуже того: обвинения были предъявлены и той женщине, у которой нашли картины, потому что дом принадлежал ей. А это с большой вероятностью означало, что проблемы будут и у Хоби — и посерьезнее, чем у меня. Женщина эта, косметолог на пенсии, утверждала, будто не знала, что эти картины находились у нее в доме. Но Хоби-то? Торговец антиквариатом? И неважно, что он приютил меня безо всякой задней мысли, по доброте душевной. Да кто поверит, что он ничего не знал?

Вверх-вниз, дурной каруселью ухали у меня в голове мысли. «Несмотря на то что грабители действовали под влиянием минуты и не имеют криминального прошлого, их неопытность не помешает нам отнестись к этому делу по всей строгости». Один лондонский обозреватель упомянул мою картину в одном ряду с Рембрандтом: «...внимание и к другим ценным шедеврам, которые до сих пор числятся пропавшими, в особенности — „Щегол“ Карела Фабрициуса (1654), картина для мира искусства уникальная, и потому — бесценная…»

Я в третий или четвертый раз перезагрузил компьютер, выключил его, а потом — съежившись, забрался в кровать и выключил свет. У меня так и остался тот мешочек с таблетками, который я стащил у Ксандры — сотни таблеток, всех цветов и размеров, по словам Бориса — обезболивающие, но хоть отца они и вырубали насмерть, я, помню, слышал, что он жаловался, как от них всю ночь не мог уснуть, и потому после того, как я где-то с час пролежал, терзаясь неопределенностью и ужасом, ворочаясь в качке, разглядывая катившиеся по потолку диски автомобильных фар, я снова включил свет, нашарил в ящике стола мешочек и выбрал две таблетки разного цвета — голубую и желтую, решив, что от какой-то из них точно усну.

Бесценная. Я перекатился лицом к стене. Найденного Рембрандта оценивали в сорок миллионов. Но сорок миллионов — это все-таки цена.

За окном на авеню пронзительно взвизгнула и стихла вдали пожарная сирена. Машины, грузовики, вываливаются из баров хохочущие во все горло парочки. Пока я лежал там, стараясь думать о чем-нибудь успокаивающем — вроде снега или звезд в пустыне, надеясь, что случайно не покончил с собой, проглотив не те таблетки, то изо всех сил цеплялся за один-единственный утешительный и полезный факт, который я запомнил из всех этих статей онлайн: отыскать украденную картину можно, только если вор пытался вывезти ее из страны или продать, поэтому-то грабителей, которые крали предметы искусства, ловят только в двадцати процентах случаев.

Глава восьмая Магазин в магазине (продолжение)

1

Я так волновался из-за картины, что мой ужас каким-то образом затмил пришедшее мне извещение: с весеннего семестра я был зачислен на курс по ускоренному поступлению в колледж. Новость эта была настолько неожиданной, что я засунул конверт с извещением в ящик стола — к пачке писчей бумаги Велти с его монограммой, где оно пролежало два дня, пока я набирался духу, чтобы наконец с верхней ступеньки лестницы (из мастерской доносились проворные взвизги пилы) крикнуть вниз:

— Хоби?

Пила смолкла.

— Я прошел.