ЩЕГОЛ

— Нет, — она с восторгом листала каталог, — как это ты угадал! Ни за что не поверишь, но я ходила на эту самую выставку в Бостоне, когда училась в колледже.

— Отличная, наверное, была выставка, — сказал я, снова усаживаясь в кресло.

Чувствовал я себя куда лучше, хотя еще час назад в такое ни за что бы не поверил. Меня мутило из-за картины, мутило из-за головной боли, я от одной мысли об ужине с Лонгстритами приходил в отчаяние, не понимая, как я, блин, вообще выдержу целый вечер с крабовыми канапешками и Форрестом, который будет докладывать о своих взглядах на экономику, хотя мне хочется просто-напросто вышибить себе мозги, я попытался позвонить Китси, чтобы умолить ее соврать, что мы оба заболели, прогулять и провести вечер у нее дома, в постели. Но — и это случалось до обидного часто, когда у Китси был выходной — звонки мои оставались пропущенными, эсэмэски и письма — без ответа, а сообщения уходили сразу на голосовую почту. „Мне надо купить новый телефон, — сердито сказала она, когда я пожаловался на эти уж слишком частые перебои в связи, — с этим беда какая-то“, но хоть я несколько раз предлагал ей завернуть в „Эпплcтop“ и купить новый телефон, у нее вечно находилась какая-нибудь отговорка: то долго в очереди стоять, то ей куда-то еще надо, то настроения нет, то хочется поесть, попить, пописать — и давай как-нибудь в другой раз? Я сидел на кровати с закрытыми глазами, злился, что не могу до нее достучаться (как позарез надо, так что-то никогда, похоже, не могу), раздумывал, не позвонить ли Форресту, не сказать ли, что заболел. Но хоть мне было и плохо, я все равно хотел ее увидеть, пусть и через стол, в окружении людей, которые мне не нравятся. А потому, чтоб заставить себя вылезти из постели, дотащиться до вечеринки и пережить самую смертельную ее часть — я закинулся легкой, по старым моим меркам, дозой опиатов. Головную боль это не сняло, зато настроение у меня улучшилось самым удивительным образом. Я уже много месяцев себя так хорошо не чувствовал.

— Вы с Китси в гости идете сегодня? — спросила миссис Барбур, которая так и листала восторженно принесенный мной каталог. — К Форресту Лонгстриту?

— К нему.

— Он был в вашем с Энди классе, верно?

— Да, был.

— Не из тех ли мальчишек, которые так ужасно с вами обращались?

— Ну, — от эйфории я расщедрился, — да нет, не то чтобы. — У придурковатого тугодума Форреста („Сэр, а деревья — это тоже растения?“) никогда ума не хватало, чтоб более-менее постоянно или изобретательно издеваться надо мной с Энди. — Но, да, вы правы, он был в той компании, ну, помните, — с Темплом, Тарпом, Кавана и Шеффернаном.

— Да. Темпл. Уж его я помню. И мальчишку Кейбла.

— Да? — слегка удивившись, спросил я.

— Вот он-то точно пошел по плохой дорожке, — сказала она, не отрывая глаз от каталога. — Понабрал долгов… ни на одной работе надолго не задерживался, и, я слышала, с законом у него проблемы были. Подделал какие-то чеки, мать его, похоже, с трудом людей уломала, чтоб на него в суд не подали. А Вин Темпл, — добавила она, поднимая взгляд от каталога — я и не успел объяснить, что Кейбл к этой агрессивной шпане отношения не имел. — Это он тогда в душевой ударил Энди головой об стену.

— Да, это он был.

Я-то про душевые больше помнил не то, как Энди заработал сотрясение, приложившись головой о плитку, а то, как меня скрутили Шеффернан и Кавана, пытаясь засунуть мне в задницу баллончик с дезодорантом.

Миссис Барбур, основательно укутанная в накидку, на коленях — теплая шаль, будто едет в санях на рождественский праздник, снова принялась листать каталог.

— А знаешь, что сказал этот Темпл?

— Что, простите?

— Темпл. — Она глядела в книгу, голос у нее был бодрый, будто она болтает с незнакомцем на коктейльной вечеринке. — Что он сказал в свое оправдание. Когда его спросили, почему он так ударил Энди, что тот сознание потерял.

— Нет, не знаю.

— Он сказал: „Потому что этот придурок меня бесит“. А теперь, говорят, он адвокат, надеюсь, в зале суда он со своими эмоциями получше справляется.

— Вин из них был еще не самый плохой, — сказал я после вялой паузы. — Куда ему. А вот Кавана с Шеффернаном…

— Мать даже не слушала. Строчила эсэмэски. Какой-то там важный клиент.

Я разглядывал манжеты. После работы я специально переоделся — уж если годы под опиатами меня чему и научили (не говоря уже о тех годах, пока я мошенничал с антиквариатом), так это тому, что накрахмаленные рубашки и свежевычищенные костюмы очень-очень неплохо прикрывают кучу грехов, — но от морфов я слегка захмелел, потерял бдительность, пока кружил по спальне, одеваясь, подпевая Эллиотту Смиту… сооооолнце… мне спать не дает… и теперь заметил, что одна манжета застегнута неправильно. Кроме того, даже запонки-узелки оказались непарными: одна — фиолетовая, другая — синяя.

— Мы могли в суд подать, — рассеянно заметила миссис Барбур. — Не знаю даже, почему не стали судиться. Ченс сказал, что тогда Энди в школе придется еще хуже.