Щегол

– И правда, Поттер! Позвоним? Как, нет? Похоже, разонравилась ему эта идея, а? – сказал он через мою голову Юрию и вскинул бровь.

11

Когда мы заехали в гараж и вылезли из машины, все еще куражились, хохотали, пересказывали друг другу на разных языках детали и подробности операции – все, кроме меня, я стоял, оцепенев, во мне эхом отдавался шок, нарезка из воспоминаний и резких движений еще мельтешит передо мной во тьме, и я настолько ошарашен, что и слова вымолвить не могу.

– Вы только посмотрите на него, – сказал Борис, резко прервав сам себя на полуслове, и стукнул меня по руке. – Вид такой, будто только что отхватил лучший отсос в жизни.

Они все надо мной смеялись, даже Ширли Темпл, весь мир превратился в смех, смех – рваный, металлический – отскакивал от кафельных стен, бред и фантасмагория, такое чувство, будто мир разрастается и распухает, как какой-нибудь сказочный воздушный шар, воспаряет, взлетает к звездам, и я тоже захохотал, не понимая даже, над чем смеюсь-то, потому что я по-прежнему был в таком шоке, что меня всего трясло.

Борис закурил. В подземном свете лицо у него было зеленоватое.

– Ты ее заверни, – по-дружески посоветовал он, кивком указав на картину, – потом сунем ее в сейф у тебя в номере, а тебе настоящий отсос организуем.

Юрий нахмурился:

– А я думал, поедим сначала?

– Верно. Умираю с голоду. Значит, сначала ужин, потом отсос.

– В “Блейке”? – спросил Вишня, открыв дверцу “рейндж-ровера” с пассажирской стороны. – Где-нибудь через час?

– Договорились.

– Неохота вот так вот уходить, – сказал Вишня, оттягивая воротник рубашки, она промокла насквозь от пота и прилипла к шее. – Но коньяку бы сейчас не помешало. Какого-нибудь за сотенку евро. Я бы прям сейчас четвертинкой закинулся. Ширли… Юра… – он произнес что-то на украинском.

– Он говорит, – пояснил Борис, потому что за этим последовал взрыв смеха, – он говорит Ширли и Юрию, что за ужин они сегодня платят. Из… – тут Юрий торжествующе потряс сумкой.

Вдруг – пауза. Юрий нахмурился. Он сказал что-то Ширли Темпл, и Ширли – со смехом, заиграв ямочками – замахал руками, отмахнулся от сумки, которую Юрий ему протягивал, и закатил глаза, когда Юрий протянул ее снова.

– Ne syeiychas, – раздраженно сказал Виктор-Вишня. – Потом поделите.

– Пожалуйста, – сказал Юрий, снова протягивая сумку.

– Да хватит тебе. Потом поделите, а то всю ночь тут проторчим.

– Ya khochu chtoby Shirli vzyala eto, – сказал Юрий, так ясно и отчетливо, что даже я, с моим паршивым russki, все понял.

– No way![74] – ответил Ширли и, не удержавшись, глянул на меня, чтоб убедиться, что я его услышал – словно ученик, который гордится тем, что знает правильный ответ.

– Ну хватит уже. – Борис упер руки в боки, с раздражением отвернулся. – Да какая разница, кто в чьей машине повезет деньги. Что, кто-то из вас собирается с ними дать деру? Нет. Мы тут все друзья. Ну что ты будешь делать? – сказал, когда никто из них не сдвинулся с места. – Давайте их на полу тут, что ли оставим, чтоб Дима подобрал? Уж решайте кто-нибудь.

Наступило долгое молчание. Ширли, скрестив руки на груди, только тряс головой в ответ на увещевания Юрия, а потом, нахмурившись, спросил что-то у Бориса.

– Да-да, согласен, – нетерпеливо ответил Борис. – Давай, – велел он Юрию, – поезжайте втроем, все вместе.

– Уверен?

– На все сто. Вы сегодня достаточно потрудились.

– Сам справишься?

– Нет, – ответил Борис. – Мы пешком пойдем, да справлюсь, справлюсь! – сказал он, перекрывая возражения Юрия, – справимся мы, идите уже, – и мы с ним все хохотали, а Витя, Ширли и Юрий помахали нам на прощание (Davayte!), запрыгнули в “рейндж-ровер” и, вскарабкавшись по съезду, вырулили на Овертоом и уехали.

12

– Ах, какая ночь, – воскликнул Борис, почесывая живот. – Есть охота! Поехали-ка и мы! Хотя… – он обернулся, сморщил лоб, поглядел вслед уезжающему “рейндж-роверу”, – а, ладно. Справимся. Тут недалеко. От твоего отеля до “Блейке” вообще пешком дойти можно. А ты-то, – сказал он мне, – растяпа! Перевяжи картину-то! Не таскай ее вот так, без завязок.

– Точно, – ответил я, – точно.

Роясь по карманам в поисках бечевки, я положил картину на капот.

– Можно взглянуть? – встал сзади Борис.

Я развернул войлок, и мы с ним на пару минут смущенно застыли рядом, словно парочка мелких фламандских помещиков, которые топчутся в самом уголку картины с изображением Рождества.

– Столько проблем. – Борис закурил, выпустил струю дыма в сторону, подальше от картины. – Но того стоило, да?

– Да, – ответил я.

Переговаривались мы шутливо, но негромко, словно мальчишки, которым не по себе в церкви.

– У меня она была дольше всего, – сказал Борис. – Если по дням посчитать, – а потом прибавил, уже другим тоном: – И помни, если захочешь, я смогу организовать продажу. Одна сделка – и все, можно уходить на пенсию.

Но я покачал головой. Я не мог облечь свои ощущения в слова, но то было какое-то глубокое, нутряное чувство, которым тогда, в музее, уже очень давно, обменялись мы с Велти.