Я онемел, прирос к полу, а она, с каким-то радостным грудным воркованием, протянула ко мне руки, у нас в ногах повизгивает, кувыркается счастливый Попчик. Она так и не переоделась, была, в чем спала: в красно-белых полосатых пижамных штанах и футболке с длинными рукавами, поверх которой она накинула старый свитер Хоби, от нее пахло смятыми простынями и постелью: о господи, подумал я, закрывая глаза, зарываясь лицом в ее плечо в накатившей волне ужаса и счастья, сквознячка с небес, о господи.
– Как я рада тебя видеть! – Вот она. Это ее волосы, ее глаза. Это она. Сгрызенные до мяса – как у Бориса – ногти и чуть выпяченная нижняя губка, как у ребенка, который в детстве постоянно сосал палец, взъерошенные, словно рыжий георгин, волосы. – Ну ты как? Я по тебе соскучилась!
– Я… – Миг – и улетучилась вся моя былая решимость. – Ты как здесь оказалась?
– Я летела в Монреаль! – Резкий смешок девчонки помладше, хрипловатый гогот из песочницы. – На пару деньков, навестить своего друга Сэма, потом в Калифорнию, Эверетт приедет туда же. – (“Сэма?” – подумал я). – В общем, мой рейс перемаршрутизировали, – она глотнула кофе, молча протянула мне чашку: хочешь, нет, сделала еще глоток, – я застряла в Ньюарке и думаю, а что, возьму-ка утешительный приз, съезжу в город и повидаюсь с вами.
– Ха. Молодец.
– Решила, прикольно будет к вам заскочить, потому что на Рождество я ведь не приеду. И как раз у тебя завтра вечеринка. Жених! Поздравляю! – она дотронулась до моей руки кончиками пальцев, привстала на цыпочки, чтоб поцеловать меня в щеку, и поцелуй ее разлился по мне. – Ну и когда ты меня с ней познакомишь? Хоби говорит, она прямо голубая мечта. Ну, ты рад?
– Я… – Я так обомлел, что коснулся пальцами щеки, там, где были ее губы, там, где еще пылало их прикосновение, и только потом понял, как это выглядит со стороны, и отдернул руку. – Да. Спасибо.
– Как здорово – снова тебя увидеть. Отлично выглядишь.
Она, похоже, не замечала, какой я при виде нее сделался ошарашенный, оторопелый, смешавшийся. А может, замечала, но не хотела ранить мои чувства.
– А где Хоби? – спросил я, не потому что мне хотелось это узнать, а потому что слишком уж это было похоже на сказку – оказаться с ней дома наедине, жутковато даже.
– О-о, – она завела глаза к потолку, – он все-таки помчался в булочную. Я просила его не напрягаться, но сам знаешь, какой он. Захотел купить мне черничных булочек – когда я была маленькой, мама с Велти мне такие покупали. Представляешь, они их там до сих пор пекут – правда, он сказал, что не каждый день. Кофе точно не хочешь? – она шагнула к плите, в походке – лишь легкий намек на хромоту.
Все было настолько невероятно – я с трудом разбирал, что она там говорит. Так оно всегда было, стоило мне оказаться с ней в одной комнате, она затмевала собой все остальное: ее кожа, ее глаза, ее чуть надтреснутый голос, огненные волосы и то, как она держит голову слегка набок, от чего кажется, будто она напевает что-то себе под нос; и свет на кухне перемежался светом ее присутствия, ее цветом, свежестью и красотой.
– Я тебе дисков записала! – она глянула на меня через плечо. – Жаль только, не захватила с собой. Не знала ведь, что заеду к вам. Доберусь до дома и сразу же отошлю по почте.
– И я тебе! – У меня в комнате стояла целая кипа дисков и с ними – вещи, которые я покупал, потому что они напоминали мне о ней, их было так много, что я стеснялся их отсылать. – И книжки еще!
– Книжки? Отлично! Я как раз дочитала книжку в самолете, нужна новая. Можем поменяться.
– Да, давай.
Босые ноги. Пунцово-розовые ушки. Жемчужно-белая кожа в круглом вырезе футболки.
–
– Да, ему тоже привет, – как же меня бесило, когда она притворялась, будто мы с Эвереттом друзья, – я тут… эээ…
– Что?
– Я, знаешь… – У меня тряслись руки, и ведь не с похмелья даже. Только и оставалось надеяться, что она ничего не заметила. – Знаешь, я заскочу к себе на минутку, хорошо?
Она осеклась, легонько хлопнула себя по лбу:
– Ох, ну конечно! Я тут буду.