Щегол

С тех пор как Золотко развелся, он частенько работал по ночам и в праздники стоял у дверей — без перчаток, с незажженной сигаретой, глядел на улицу. Мама, бывало, посылала меня к нему вниз с кофе и пончиками, когда он сидел в холле один-одинешенек, всей компании — зажженная елка да электрическая менора, раскладывал газеты по ящикам в пять утра в Рождество, и сейчас, увидев его, я вспомнил эту праздничную утреннюю омертвелость: пустой взгляд, серое и растерянное, обнажившееся лицо, пока он еще не увидел меня, не натянул свою — «привет, пацан» — улыбку.

— Я все думал о тебе и о твоей маме, — сказал он, утирая лоб. — Ау bendito[31]. Не могу… не знаю даже, каково тебе приходится.

— Да, — ответил я, отводя взгляд, — тяжело это все.

Отчего-то именно эту фразу я постоянно выдавал, когда люди сообщали мне, как же им жаль. Я повторял ее так часто, что она начала звучать гладенько и слегка фальшиво.

— Ну, я рад, что ты зашел, — сказал Золотко. — Тогда утром я как раз дежурил — помнишь? Как раз у дверей стоял.

— Конечно, помню, — ответил я, удивляясь, что он так настойчиво мне про это напоминает, как будто я мог забыть.

— Ох, господи, — он поводил рукой надо лбом — взгляд чуть диковатый, как будто он сам чудом спасся. — Каждый божий день про это думаю. И лицо ее перед глазами — как она в это такси садится. Рукой мне машет, такая радостная.

Он доверительно склонился ко мне:

— А когда я узнал, что она умерла, — сказал он так, будто сообщал мне великую тайну, — я позвонил бывшей жене, вот до чего расстроился.

Он выпрямился и глянул на меня, приподняв брови, будто и не ждал, что я ему поверю. Золотко с бывшей женой скандалили с размахом.

— Мы же с ней и не разговариваем почти, — сказал он, — но кому ж я еще мог рассказать? Надо ж с кем-то было поделиться, понимаешь? Поэтому я звоню ей и говорю: «Роза, ты не поверишь. Погибла такая красивая леди из нашего дома».

Хозе заметил меня и, по обычаю пружиня шаг, подошел к нам, чтобы присоединиться к разговору.

— Миссис Декер, — сказал он, с нежностью покачивая головой, будто другой такой и на свете не было. — Всегда скажет привет, всегда улыбнется. Такая внимательная.

— Не то что некоторые в этом доме, — сказал Золотко, оглядываясь. — Знаешь, такие, — он придвинулся поближе, прошептал одними губами, — снобы. Стоят такие под дверью с пустыми руками — ни сумок, ничего и ждут, значит, пока ты им дверь откроешь, — я вот про кого.

— Она была не из таких, — согласился Хозе, который все мотал головой из стороны в сторону, будто хмурый ребенок, который твердит: нет-нет-нет. — Миссис Декер была высший класс.

— Слушай, погоди-ка секунду, — сказал Золотко, подымая руку. — Сейчас вернусь. Не уходи. Не отпускай его, — велел он Хозе.

— Поймать тебе такси, manito?[32] — спросил Хозе, посмотрев на чемодан.

— Нет, — я оглянулся назад, на двери лифта. — Послушай, Хозе, можешь подержать чемодан у себя, пока я за ним не вернусь?

— Конечно, — ответил он, взяв чемодан и взвесив его в руке. — Нет проблем.

— Я сам за ним приду, понятно? Никому другому не отдавай.

— Ясно, понятно, — любезно отозвался Хозе.

Мы с ним пошли в багажную комнату, где он нацепил на чемодан бирку и взгромоздил его на самую верхнюю полку.

— Видишь? — спросил он. — Шито-крыто. Мы туда кладем только свои личные вещи и посылки, за которые надо расписываться. Без твоей подписи никто никому эту сумку не отдаст, ясно? Ни дяде, ни тете, никому. И я скажу Карлосу, и Золотку, и всем остальным парням, чтоб никому не отдавали, только тебе. Окей?

Я все кивал и только хотел его поблагодарить, как Хозе кашлянул:

— Слушай, — сказал он, понизив голос, — не хочу тебя пугать, ничего такого, но тут недавно приходили какие-то ребята, про твоего отца спрашивали.

— Ребята? — переспросил я после бессвязного молчания.

Кого еще Хозе мог назвать «ребятами»? Только типов, которым задолжал отец.

— Ты не волнуйся. Мы им ничего не сказали. Отца-то твоего уж сколько тут не было, год? Карлос им сказал, что вы тут уже не живете, и больше они не показывались. Но, — он глянул в сторону лифта, — может, папе твоему лучше сейчас тут не задерживаться, мысль ловишь?

Я стал его благодарить, как тут вернулся Золотко — с пачкой денег в руках, по мне — так огромнейшей.

— Это тебе, — сказал он несколько мелодраматично.

Где-то с минуту я думал, что ослышался. Хозе кашлянул и отвернулся. В багажной комнате на экране черно-белого телевизора (размером не больше коробки от CD-диска) гламурного вида женщина с болтающимися в ушах длинными серьгами размахивала кулаками и на чем свет стоит крыла по-испански съежившегося от ужаса священника.

— Что это такое? — спросил я Золотко, который все протягивал мне деньги.

— А твоя мама, что, тебе не сказала?

Я удивился:

— Не сказала — что?